Пессимизм изобрел Гамлет. Весь мир сделался печален оттого, что некогда печаль изведал сценический персонаж.
Иногда говорят, что актеры нам показывают своих Гамлетов вместо шекспировского. А на самом деле нет никакого шекспировского Гамлета. Если в Гамлете есть определенность как в творении искусства, в нем также есть и невнятица, как в любом явлении жизни. Гамлетов столько же, сколько видов меланхолии.
Унизительно сознавать, что все мы вылеплены из одного теста, но куда же от этого деться? В Фальстафе есть нечто от Гамлета, а в Гамлете немало от Фальстафа.
Публика всегда путает человека с его созданиями; ей кажется, что для того, чтобы создать Гамлета, надо быть немного меланхоликом, а для того, чтобы вообразить короля Лира — полным безумцем.
О музыке
Музыка есть тот вид искусства, в котором форма и содержание — одно.
Какое счастье, что у нас есть хоть одно неподражательное искусство!
Если мы хотим понять народ, исходя из созданного им искусства, то лучше обратиться к архитектуре или музыке. Дух эпохи всего лучше передают отвлеченные искусства, поскольку сам дух есть понятие отвлеченное и идеальное.
Актер — вот критик драмы. Музыкальный критик — это певец, или скрипач, или флейтист.
Музыка творит для нас прошлое, которого мы прежде не знали, и наполняет душу печалями, которые прежде оставляли наши глаза сухими.
После Шопена у меня такое чувство, как будто я только что рыдал над ошибками и грехами, в которых неповинен, и трагедиями, не имеющими ко мне отношения.
Есть мало вещей, которые, как ноктюрны Шопена, могут повторяться, не повторяясь.
Музыка творит в душе не новый мир, а скорее — новый хаос.
— Музыка будет по-немецки, вы все равно не поймете.
— Музыку Вагнера я предпочитаю всякой другой. Она такая шумная, под нее можно болтать в театре весь вечер, не боясь, что тебя услышат посторонние.
Только родственники и кредиторы звонят так по-вагнеровски.
Если музыка хорошая — ее никто не слушает, а если плохая — невозможно вести разговор.
— Музыка настраивает на какой-то романтический лад… или, скажем так, действует на нервы.
— Нынче это почти одно и то же.
— Музыканты такой неразумный народ. Хотят, чтоб мы были немы, как раз когда больше всего хочется быть глухим.
Если слушаешь скверную музыку, твой долг — утопить ее в разговорах.
О пианистах
Пианисты выглядят в точности как поэты, а поэты — в точности как пианисты.
Фортепьяно — предмет весьма меланхолического свойства, и по форме оно скорее напоминает похоронную тару, чем что-либо еще.
Уверяю вас, что пишущая машинка, если на ней играют с чувством, надоедает ничуть не более, чем пианино, за которым сидит сестра или кто-то еще из родни.
В Скалистых горах я видел единственный разумный метод художественной критики. В баре над пианино висела табличка:
«НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В ПИАНИСТА — ОН ДЕЛАЕТ ВСЕ, ЧТО МОЖЕТ».
О живописи
Картина — предмет исключительно декоративный.
Картина сообщает и проповедует нам не более, чем дивный кусок венецианского стекла или голубой изразец со стены Дамаска: это всего лишь прекрасно окрашенная поверхность.
Чувства художника не отражаются в его творении. Искусство гораздо отвлеченнее, чем мы думаем. Форма и краски говорят нам о форме и красках, и только.
Техника — это на самом деле личность художника. Вот почему мастер и не способен ей обучить, а подмастерье не в силах ее перенять.
Прозреть слепых они не заставили, но хотя бы заметно выправили зрение близоруких.
Две картины не должны висеть рядом — они либо убьют друг дружку, либо одна из них совершит эстетическое самоубийство.