Шнуров, по-моему, до последнего момента не очень рассчитывал на карьеру музыканта. Я помню, он мне как-то сказал: вот, сейчас на «Модерне» предложили стать начальником пиар-отдела, и я не мог отказаться. А он уже тогда собирал тот же «Спартак». Он, кажется, не думал о том, чтобы постоянно играть.
Я в детстве вообще хотел стать мороженщиком.
Они, конечно, были молодые, но при этом не подростки. Хороший зрелый возраст.
Бухания, веселья и драк было много, но пьяного беспредела как такового не было. Шнур вообще человек трезвый и очень рациональный. Он многое имитировал, а люди вокруг него принимали эту имитацию за чистую монету. Шнур вообще единственный все это сильно держал. Он был настоящий командир в группе, уже тогда. Все переговоры с ним велись. Но кайф был еще и в том, что он робел при этом. Риск все-таки был сильный — получится-не получится, тогда никто не знал. От этого в нем возникала такая особая шпанистость, очень клевая.
У Шнурова в то время был роман в духе Пелевина про то, что заграницы не существует. И были натуральные чтения в «Грибоедове». Он сидел и читал с ноутбука — они по тем временам еще были редкостью.
Это был мой ноутбук, китайско-корейско-российский. Помню, организовался какой-то окололитературный вечер в Москве. Серега читал с него стихи сначала, а потом был небольшой концерт, где я вышел с гитарой. И то ли я не выпил тогда ничего, или, наоборот, выпил слишком много, но только в ноты не попадал совсем. Вообще ничего не получалось, но, на счастье, оказался среди гостей Дэн Калашник, который до этого уже играл с «Ленинградом». Он вышел, взял гитару и спас положение.
В «Ленинграде» вообще много литературы — в поведении, в текстах, во всем. Это очень текстовая конструкция, такая киношно-литературная история, с самого начала. Мальчики-музыканты, с которыми я работала до этого, они все убивались за звук, они разбирали концерты — причем любые, даже самые пьющие. В «Ленинграде» этого не было. Есть настроение, нет настроения, ну и все. Инструменты исполняли скорее декоративную функцию. Люди играли не на тех инструментах, которыми они лучше владеют, а на тех, на которых в данный момент надо играть.
Группа «Ленинград» в достаточной степени формализует свои тексты, они из Петербурга и поэтому формалисты. Они всю матерщину и все жесткие темы заформализовали — это звучит девизно, плакатно. Этакими широкими мазками… Поэзия слоганов.
Пили все пиздец как. Падали музыканты со сцены. Но наркотиков тогда вообще не было. Не помню ни одной пьянки с участием наркотиков.
Как-то раз мы играли концерт в сауне. Это было в мае 2000 года. Какие-то московские строители что-то отмечали. Играли прямо как в кино — там такой большой павильон с бассейном, барная стойка. Кругом ходят голые красивые проститутки. И прыгают в бассейн.
Я ненавижу любой шоу-бизнес и никогда не смог бы заниматься промоутированием или еще чем-то таким. Поэтому я просто по-тупому их роуд-менеджер. Уже девять лет. Мне нравится, что в «Ленинграде» никто не запаривается по поводу серьезности всего происходящего. Единственный человек, который по идее должен все это делать, это я, но я с этим тоже плохо справляюсь. Не то чтобы я этим горжусь… Но меня пока еще не выгнали, и слава богу.
На первое «Нашествие» автобуса им еще не полагалось, и мы ехали на наших с Андрюхой «Эдисоном» машинах всей этой толпой народа. У меня скорость сто шестьдесят километров в час, в этот момент у Ромеро рвет планку. Вдруг он мне как ебнет сзади по плечу: давай драться. Странно, как не разбились.
Утром с поезда они сразу ехали к нам в «Китайский летчик» положить инструменты. Тут же, естественно, начинали опохмеляться. Ромеро хватал за жопу нашу бабушку-уборщицу. Ирина Борисовна Паперная решительно не понимала, что это за хулиганье намеревается играть в ее клубе. Дошло до того, что за пятнадцать минут до начала концерта она начала орать на меня: «Они не должны здесь выступать! Они не должны здесь выступать!»