Музыка и тишина

Когда повозка, кренясь то в одну, то в другую сторону, отъезжала от дома и медленно удалялась по подъездной дороге, Магдалена, видя, как снег засыпает мягкие каштановые кудри Ингмара, не могла сдержать вздоха. Из всех любовников, какие у нее были, начиная с дяди и двоюродного брата, Ингмар Тилсен больше всего трогал ее сердце: как он плакал, прижимаясь к ней, как ласкал губами ее грудь, как исподтишка улыбался ей за столом. У нее сердце кровью обливалось при мысли, что ему будет холодно и бесприютно в Копенгагене, без друзей, без кухни, куда всегда можно прийти и слизывать сахар и масло с ее пальцев, что на Рождество, когда подадут гуся, его не будет за столом.

— Он еще совсем мальчик, — сказала она Йоханну. — И фантазии у него мальчишеские, вот и все. Ты обошелся с ним слишком сурово.

— Нет, — сказал Йоханн. — Я обошелся с ним недостаточно сурово.

Что до самого Йоханна Тилсена, то Магдалена вызывала в его душе и теле такие противоречивые чувства, что он начал задаваться вопросом, не сходит ли он с ума.

Если первой его мыслью было развестись с ней и отослать ее обратно к родственникам, то вскоре он почувствовал желание оставить Магдалену своей женой, но держать в строгости и заставить жестоко страдать, чтобы сломить ее дух; тогда она будет его бояться и думать только о том, чтобы днем и ночью выполнять любые его приказания.

Он сжег ее платья. Забрал все подаренные ей серебряные вещи. Изгнал ее из их общей постели в комнату на чердаке, куда через дырявую крышу попадал дождь и снег. Он ее бил. От его ударов у нее из ушей текла кровь, на ягодицах оставались кровоподтеки. Он полагал, что, поступая так, сможет продолжать жить с ней, убаюкать свою раненую гордость.

Но затем, к немалому своему смятению, он обнаружил, что ее тело по-прежнему возбуждает его. Удары, которые он ей наносил, лишь обостряли его чувства, и мало-помалу на эти минуты Магдалена вновь становилась хозяйкой положения. Возбудившись, Йоханн был не способен сопротивляться ей и, оказавшись в том месте, куда он стремился, замечал, что возбуждение его возрастает при мысли о соблазненном ею Ингмаре. Таким образом, та самая вещь, за которую он ее наказывал, постепенно стала одним из условий его собственного экстаза.

Магдалена прекрасно понимала, что происходит.

— Йоханн, — шептала она, — ты настоящий мужчина! Такой же мужественный, как твой сын…

И хотя Йоханн, услышав такие слова, бил ее по губам, она чувствовала, что это распаляет его и что, как в случае с дядей, которого она мучила рассказами о подвигах его сына, ей удастся вновь обрести власть над Йоханном Тилсеном, постоянно напоминая ему о том, что его сын с презрением отвернулся от молоденьких девушек имения Тилсенов, чтобы заниматься любовью с мачехой.

Когда Йоханн Тилсен, усталый и выдохшийся, уходил от нее, душу его переполняло отвращение к самому себе. Сгорбившись, как старик спускался он по лестнице. Иногда он запирал ее в комнате и забирал ключ с собой. В такие дни он желал ей смерти. Вскоре он стал думать, что Эмилия права и Магдалена действительно ведьма.

Если небо еще не потемнело, он седлал коня и, выезжая в лес или поля, возобновлял поиски тела Маркуса. Мысль, что оно лежит где-то там, ненайденное, скованное морозом, исклеванное воронами, причиняла ему такие муки, пробуждала в нем такое острое чувство собственной вины и одиночества, что, не вглядываясь в густой подлесок, он отдавался на волю коня и ехал, не замечая ни дороги, ни сгущающихся сумерек. В такие минуты часть его существа не хотела возвращаться домой и стремилась к одному — умереть, как Маркус, в некоем ином мире, в мире его собственных фантазий.

Следующим звеном в цепи перемен, произошедших в доме Тилсенов, стал ключ от чердака.

Однажды днем, когда Йоханн занимался поисками Маркуса, Магдалена позвала в свою спальню Вильхельма. Когда мальчик вошел, она кормила грудью малышку Уллу.

— Вильхельм, — сказала Магдалена, одаривая его сияющей улыбкой, которая по ночам снилась Ингмару. — Ты не боишься, что твой отец может отослать тебя в Копенгаген, как отослал Ингмара?

— Нет, — ответил Вильхельм.

— Нет. — Она улыбнулась. — Ты абсолютно прав, так как этого не случится, ведь арифметика здесь ни при чем. Потерю скольких сыновей может перенести отец?

Магдалена отняла Уллу от груди и положила ее рядом с собой на одеяло. Затем, не сводя глаз с Вильхельма, убрала большую, белую грудь под платье.

Она дала Вильхельму ключ от комнаты на чердаке и пять скиллингов, велела отнести ключ к деревенскому кузнецу, попросить его сделать точно такой же, а затем вернуться, положить новый ключ в сапог и не говорить об этом ни одной живой душе. Затем она попросила мальчика сесть рядом с ней и стала гладить его по волосам, не таким мягким и курчавым, как у Ингмара, но густым и упругим, как у отца.

— Такие прекрасные волосы, — сказала она. — Мне всегда казалось, что они очень хороши.