Музыка и тишина

Кирстен отказалась, чтобы личный врач Короля ее осмотрел. Он привел ее в чувство лечебными солями и пытался обследовать рану на голове, когда она оттолкнула его и отослала прочь. Она сказала ему, что жары в зале и запаха жареного лебедя вполне достаточно, чтобы любая чувствительная женщина упала в обморок. Эмилия приготовила компресс и помогла своей госпоже лечь в постель, где Кирстен лежала без сна, пока не увидела, что к ее кровати подошел Король, после чего, казалось, глубоко заснула.

Король все еще стоит там и, опустив голову, смотрит на жену. Он знает, что, задерживая концерт, поступает невежливо по отношению к английскому послу, но что, если Бог хочет отнять у него Кирстен именно сейчас, когда Он, похоже, вернул ее ему? Что, если рана глубже, чем кажется, и у нее разбит череп?

— Ни на секунду не отходите от нее, Эмилия, — приказывает он. — Если ее сон покажется вам слишком глубоким и не совсем обычным, одного слугу пошлите за Доктором Сперлингом, а другого за мной. Вы поняли?

— Да, Ваше Величество, — говорит Эмилия и добавляет: — Сир, я видела, как смерть приближается к моей матушке. Уверяю вас, если бы смерть была близко, я бы узнала ее, но я не думаю, что она близко.

Король всей тяжестью своего грузного тела опирается на изящный туалетный столик Кирстен. Он вздыхает и проводит ладонью по распухшим, усталым глазам.

— Однажды я сражался со смертью, — говорит он. — Очень давно. Я видел, как она входит в комнату — черная, с жалом как у гадюки. Она едва не забрала жизнь друга моего детства, но я сражался с нею ее же оружием, отвечая ей чернильной тьмой, и победил.

Король Кристиан понимает, что Эмилия дивится его истории, но, как только заканчивает ее, начинает жалеть, что она пришла ему на память. Грустная истина в том, что с годами всякое, даже самое незначительное воспоминание о Броре все больше убеждает его, что за свою жизнь человек мало-помалу теряет все самое дорогое, и, даже если ему кажется, что он неуклонно увеличивает свое достояние, в действительности он потихоньку теряет его, и когда по достижении среднего возраста оглядывается вокруг, то с досадой и удивлением находит себя в серой пустыне, где горизонт пуст, а песок покрыт тенями.

Эмилия смотрит в окно на солнечный свет, и ее воображение рисует сцену, музыкантов и среди них Питера Клэра, лютниста. Представив себе его лицо, его голос, она вздрагивает. Она помнит, как после смерти Карен и появления Магдалены у нее пропало всякое желание быть когда-нибудь любимой мужчиной, пропало, как ей казалось, навсегда. Но, стоя в этот летний день у окна, Эмилия спрашивает себя: что значит всегда?

И в ответ слышит голос матери.

«В тот момент, когда этот вопрос возникает, — говорит Карен, — это всегдаозначает вечность. И только потом, быть может очень не скоро — в день, который никому не дано предсказать, — вечность вдруг начинает казаться не такой бесконечной. Это хорошо известно, Эмилия, моя дорогая. Хорошо известно тем, кто прожил в этом мире немного дольше, чем ты».

О ткани и воздухе

— Вообразите, — любил похваляться Король, — клубок шелковых ниток, который раскручивается через Россию! Вообразите холмы и долины, города и реки, горы и водопады, ледяные моря, которые он должен пересечь! Вот из такого клубка сшили наряды для коронации. У каждого жителя страны были новые одежды цветов Ольденбургского Дома ^{67}— красного и желтого: у солдат, моряков, мушкетеров, прачек, учителей танцев, бакалейщиков, ростовщиков, повивальных бабок, детей… у всех! Таков был мой приказ.

Говорят, что в год коронации, 1596-й, портные и пуговичники заработали столько денег, сколько едва ли им удалось заработать за всю последующую жизнь. Иные из них проработали столько часов, что временно ослепли, и в великий день не могли видеть, как Король проходит мимо них под вышитым балдахином. Но зато они могли напиться на улицах Копенгагена. По приказу Короля из всех городских фонтанов спустили воду, после чего их вычистили и наполнили красным и золотистым вином, которое горожане выпили до последней капли.

Король Кристиан ждал коронации девять лет. И твердо решил, что никто из живущих в Дании не забудет этот великий день.

За неделю до коронации он послал за Брором Брорсоном.

Королева София отправила в дом Брора в Фунене секретное послание с приказом не приезжать, но он, тем не менее, прибыл. Видимо, нашел слова Королевы полностью лишенными смысла.

Он стал высоким юношей с золотистыми непослушными волосами, и лицо его было так же красиво, как прежде. Но все же он изменился. Его ноги искривились от верховой езды, которой он посвящал бесконечные часы, — это было его единственное занятие. По этой причине походка у него сделалась неуклюжая, почти нелепая. А его голубые глаза — глаза цвета неба… они как-то странно смотрели на вещи. Смотрели и, казалось, не видели.

— Брор, — сказал Кристиан, приветствуя его во Фредриксборге, — я бы хотел знать, что ты счастлив.

Брор рассмеялся. Отряхнул пыль рукояткой плети.

— Помните, — спросил он, — хлопушку Ханса Миккельсона?

— Да.