Музыка и ты. Выпуск 9

Многое роднит лирику Рахманинова и с полотнами И. Левитана. Сходство это, безусловно, внутреннее; ведь музыка и живопись — два разных искусства, говорят своим языком: звуком и линией, ритмом и цветом. Но общее находится без труда. Оно в самом истоке творчества композитора и художника, в покойном любовании просторами отчего края, его неповторимо пахнущего воздуха. В левитановской «Весне» это состояние передано неподвижной водной гладью, отражающей изгибы белоствольных берез и дальнюю синеву неба. То же у Рахманинова — в мерном покачивании аккомпанемента, переливчатых гармониях «Здесь хорошо», в незаметно распускающемся, как цветок, романсе «У моего окна». Во всем неспешность, созерцание, благорастворение.

Это поистине «весенняя» музыка. Однажды А. М. Горький сказал о Рахманинове: «Как хорошо он слышит тишину». Умно и тонко подмечено. Слышит тишину...

Так, после внутренней борьбы и поисков Сергей Васильевич вновь обрел себя. Музыка, написанная в эту пору, стала воплощением победы силы воли и духа артиста. Как известно, настоящий талант — это не только исключительная одаренность к творчеству, большое мастерство. Умение преодолевать трудности — тоже талант. И Рахманинов, закаленный борьбой и невзгодами, уверовав окончательно в свою звезду, шел вперед...

РОЖДЕНИЕ ШЕДЕВРА Т. ФРАНТОВА ЛЕНИНГРАДСКАЯ СИМФОНИЯ

В общем, это было не такое уж плохое место: чистое, тихое, немного, правда, душное, хотя форточки для проветривания открывали точно по часам три раза в день. Бывало иногда почти хорошо — особенно в солнечные дни, когда во время экскурсий из соседних комнат доносился гомон детских голосов. Тут, в Государственном центральном музее музыкальной культуры экскурсии бывали довольно часто. Как жаль, что ребят не водили сюда, в отдел рукописей, где всегда было почтительно тихо и грустно. Изредка заглядывал ученый-музыковед, брал с полки какой-нибудь увесистый том и на несколько часов углублялся в него, низко склонившись над столом с лампой. Неслышно переворачивались страницы, скользила по листам бумаги шариковая ручка.

Уединенная лампа и беззвучная ручка были совсем другими, но и они напоминали Ей ту лампу и чернильницу, скрипучее перо, царапавшее бумагу, и Его руку, летавшую по нотным строчкам с необыкновенной скоростью... Ах, как много она знала и помнила, сколько могла рассказать... Но кому? Ее всегда запирали в шкаф и держали в плотной папке на отдельной полке. На папке — надпись: Дмитрий Шостакович. Симфония № 7, для оркестра («Ленинградская»), партитура. Выдавали эту папку редко и по специальному разрешению. Обычно разрешение давал Он, сам композитор.

Такое исключительное положение — на отдельной полке, в закрытом шкафу — кое-кого раздражало.

Чаще всего недовольно кряхтел один, не очень старый клавир:

— И что это с Вами, Милочка, так носятся? Подумаешь, рукопись... В этом отделе мы все такие. Я вот, например, вообще существую в единственном экземпляре. Мою оперу никогда не издавали и почти не исполняли! Что же? Лежу себе на открытой полке и не жалуюсь. Никто меня не охраняет, а все равно ко мне никто не прикасается, не посягает, так сказать...

— Чем гордитесь, батенька? — кто-то, усмехнувшись, желчно проскрипел из угла. — Видно, музыка никуда не годится, вот и не охраняют Вас, и нужда в Вас не возникает. А эта, Ленинградка, в шкафу, осо-бая! Таких уникальных рукописей и на свете почти нет.

— Это почему же она такая особая? — зашумели со всех сторон. — Ведь и издания приносят сверять с нею, значит, часто переиздают эту самую Симфонию. А рукопись, ну кому нужны пожелтевшие страницы?

— Э... нет, — возразил все тот же голос, — издавали и переиздавали, все верно. Потому что музыка — замечательная и часто исполняется. Да только и сама рукопись — уникальная. Судьба у нее — совершенно удивительная. Ее еще называют «Военной», потому что во время Великой Отечественной войны в 1942 году Ее возили на военном корабле по разным странам и исполняли прямо на фронте, на передовой под бомбами!

Во время подобных разговоров, а они случались иногда, Ленинградка — так окрестили эту рукопись в отделе — обычно молчала. Но теперь, услышав последние слова про корабль и исполнения на фронте, Она не выдержала и с досадой зашелестела страницами:

— Было совсем не так, Вы все перепутали! В Америку возили не Меня, а мою фотокопию — микрофильм. — И снова гордо замолчала. Но тут уж Ей не дали покоя соседи, требуя объяснений.

— Дело в том, — начала Ленинградка, — что бомбежки действительно были и очень страшные. Я их хорошо помню. Все началось в Ленинграде в 1941 году, вскоре после того, как разразилась война. Когда в воскресный день 22 июня фашисты напали на Советский Союз, это было совершенно неожиданно. Дмитрий Дмитриевич в этот день пошел на экзамен в консерваторию, еще с утра предвкушая любимое развлечение: после консерватории он собирался на футбольный матч. Страшная новость о войне потрясла его, как и других ленинградцев, москвичей и вообще всех людей от Бреста до Владивостока.