Музыка льда. Осколки

Широченное серое пальто, в котором она почти тонет. Мужчина не знает, модно ли это сейчас, но его веселит промелькнувший при движении цветочный подклад. Она умела в троллинг и раньше. Он почему-то убежден, что этот мелкий рисунок, так напоминавший победное платье чемпионки — ее ирония над судьбоносными событиями собственной жизни. Она спрятала прошлое, но сохранила его, даже в этом наряде.

— Как ты живёшь, девочка? — нежно спрашивает Миша.

— Как ты учил: просто и без надрыва, — улыбается ему в ответ блондинка.

— Видел твоих девчоночек на льду. Красавицы. Вот уж не думал, что ты пойдешь тренировать, — чуть покачивает головой мужчина.

Она снова едва улыбается. Одними губами:

— Я вообще не думала, что захочу к катку подходить, когда закончу. Но оказалось, что я всё-таки люблю этот проклятущий лёд. Больше всего остального.

Они болтают о пустяках. О важном тоже, но не о том, из-за чего он подсел сегодня к ней. И наконец Григорьев говорит:

— Я тебе благодарен за помощь на прошлом этапе, но вопрос вопросов: ты же знала, могла сказать, написать мне, позвонить? Что за партизанщина, девочка?

И после этого вопроса он снова увидел его: взгляд-стену. Взгляд-отпор. Взгляд-дубину. Взгляд — "не влезай, убьет!". С этим взглядом она перла на паркинге "Сапфирового" на парней, с которыми сцепилась неизвестно из-за чего. Именно после того, как Григорьев разогнал несостоявшуюся драку, он и обозвал свою ученицу "гопотой". Так смотрела она на Вику последний год совместной работы, буквально запрещая одним взглядом той подходить хоть на шаг ближе, прикасаться, искать контакт.

Такой внешне холодной, но внутри нежной, словно маленький ребенок, Виктории бло невероятно тяжело общаться с отстраняющимся от нее спортсменом, не дающим возможности держать свое сердце и управлять им. Они обе измучились. Одна в попытках сближения. Вторая — в желани отдаления.

— Медведь, по-хорошему, я вообще в этом деле сторона. Я сейчас, если уж честно, там. И мне там хорошо. Девочки Домбровской — не моя головная боль. Просто мне не нравится так. Я за честность, наверное.

— Святая ты душа! — смеётся Михаил, — какая уж тут честность, когда такое. Тут, как на войне: линия фронта и окопы с той и другой стороны. А ты или с теми, или с другими.

Девушка молча смотрит на развеселившегося Григорьева и произносит:

— Миш, я всегда с тобой. А ты всегда с Викой. А с ней я не могу. Вот и весь сказ.

— Спасибо тебе! — она все так же глядит на него очарованно, но теперь это не взгляд ребенка. Впрочем, этот взгляд никогда и не был полностью детским. Ни в ее 10, ни в 16. Ни тем более сейчас, когда ей за 20.

Пора бежать дальше. Все важное, ради чего он искал этой встречи, сказано. Григорьев на прощание треплет девушку по ткани серого пальто на плече, зная, что внутри она "Анна Франк", прощается и уже готов бежать, но все же произносит то, чего бывшая подопечная, кажется, не хочет понимать:

— Про линию фронта я не шучу. Однажды тебе придется выбирать, с кем ты в одном окопе, с нами или с Канунниковым. И, совсем забыл, — вдруг спохватывается он, — поздравляю с дочкой! Мужу привет!

Михаил знает, что муж совсем не муж и она не будет ему передавать приветы от него, Григорьева. И, если честно, ему почему-то нравится мысль, что это так, хотя по гамбургскому счету, и мысль, и то, что стоит за ней, никак не отнести к порядочным и светлым чувствам. Это зависть к молодости, собственничество, то ли почти отцовское, то ли мужское. И не разберешь, ведь отцовское — тоже мужское. Эх, Алька, Алька! Все вы, девчонки, сердце крадете, некоторые немного больше, чем готов отдать.

И ежели она осилит с небом первый бой опасный

Третий день они с Ильей на льду кружат вокруг вернувшейся Максимовой. Григорьев даже не подходит. Речи о прыжках не идет. Маше хватает одного круга беговыми шагами, чтобы посинели губы и началась одышка. Разве можно такого спортсмена куда-то вывозить на старты? Вчера казалось, что ей несколько легче, сегодня кажется, что тяжелее, чем позавчера. Они только переглядываются друг с другом. Ответ на вопрос “что делать?” — очевиден, но взять на себя ответственность за него никто не решается.

Снова отправляют Машу отдыхать. Медленно едут плечом к плечу:

— Ее придется снимать, — обреченно говорит Илья.

Почему Виктории так тяжело согласиться с его мнением, даже сама тренер не смогла бы сказать. У Маши это второй чемпионат России. Уже даже “золото” есть. Для нее, Максимовой, сам по себе чемпионат — проходной этап. У Вики еще четверо, идущих плотным строем, на замену. Боится ли Домбровская остаться без Мира, на который отберут по “спортивному” принципу и без Машки? С одной стороны, не хочется верить в подлость федерации, с другой — ей ли не знать, на что способны чиновники, если им закусится напомнить, кто в доме хозяин.

— Мы рискуем оставить ее без Мира, если снимаем с России. Сезона-то нормального опять нет.

Они снова молчат. Третьим подруливает Михаил. Круг почета без единого слова. Общая мысль рождается именно сейчас, в полной тишине.