Музыка лунного света

— Я хочу тебе кое-что сказать, — на двенадцатый день заявила Марианна Жанреми.

Он как раз увязывал тесто в льняные мешочки и опускал в кипящий на медленном огне густой суп kig ha farz, традиционный наваристый бульон с блинами, бычьими хвостами, кусочками говядины, солониной, савойской капустой и сельдереем.

Марианна отложила похожий на розочку кочан цветной капусты. Эта kaolenn-fleur выросла на поле у самого моря. Потом Марианна взяла блокнотик для заказов, служивший ей ученической тетрадью, и старательно прочитала вслух заранее заготовленную запись:

— Эта глупость. С тобой и с Лорин. Хватит ее. Посылай ей цветы каждый день. Будь мужчиной, а не… triñschin.

— Не будь щавелем? — раздраженно повторил Жанреми, диктуя Марианне задания: — Premièrement[88], смешать свиную кровь с bleud, sukr, rezin, holen, pebr[89], добавить немножко chokolad. Двойняшки Поля завтра отмечают день рождения и потребовали сладких кровяных колбасок, silzig.

Марианна собралась с духом:

— Жанреми, не silzig, Лорин!

— Deuxièmement[90], почистить кальмаров, morgazen, удалить пленку, хрящи, клюв и присоски.

Жанреми подал Марианне знак, и она спешно подвинула ему миску с пробками от винных бутылок. Он вытряхнул ее содержимое в кастрюлю с предварительно очищенными тушками кальмаров: пробка размягчает белок и белое мясо кальмара приобретет ни с чем не сравнимую нежность.

— А как насчет цветов? — взмолилась Марианна.

— А еще нужно почистить patatez![91]

— Напиши ей любовное письмо, ya?

Жанреми спасся бегством в холодильную камеру.

— Мадам! Завтра начинаются длинные летние каникулы, послезавтра сюда в Бретань нагрянет пол-Парижа. Сонные деревеньки превратятся в осиные гнезда, от туристов отбою не будет, и все как один станут требовать moules[92] и homard[93]. До конца августа у нас не выдастся ни денечка свободного; ну когда мне писать любовные письма?

— Ночью, — предложила она и добавила: — Маленький triñschin.

Слушая Марианну, мадам Женевьев украдкой улыбалась за стойкой бара. Она проверяла, хватит ли вина, до блеска ли начищены столовые приборы, бокалы, солонки и перечницы.

Мадам Женевьев возносила всем бретонским богиням благодарность за новую кухарку. Марианна прибралась в гостинице, выстирала и выгладила тонны простынь, наволочек, скатертей и гардин. Марианна возродила гостиницу к жизни.

Женевьев убедилась, что ее черное платье застегнуто на все пуговицы, и так туго зачесала волосы, что у нее заболели виски. На сей раз ей повезло. У Марианны была такая широкая душа, что туда мог зайти танкер. Хозяйка гостиницы пожалела, что сама она не столь отзывчивая и добросердечная.

Да, и в ее жизни бывали мгновения, когда казалось, что ее душа способна вместить все. Когда рядом с ней был тот, кого она любила, когда она кожей ощущала обнаженность бытия, по сравнению с которой все делалось не важным, когда любовь переполняла ее сердце и оно было готово принять в себя весь мир.

Но потом все изменилось. Судьба обрушила на нее свой гнев. Женевьев вздохнула и вышла из ресторана на набережную. На террасе садовники как раз высаживали однолетние сеянцы в фаянсовые горшки и выкашивали неопрятную траву у входа в гостиницу.

Лорин стояла, обняв метлу, которой должна была подметать террасу «Ар Мор». «Mon amour, oh, mon amour, — шептала она метле, — je t’aime[94], я тебя хочу, прямо сейчас, да, сейчас», — повторяла она и стала пританцовывать, прижав метлу к груди.

— Лорин!

Та в испуге выпустила метлу и со стуком уронила на блестящий пол. Лорин покраснела до самой челки.

— Да что с тобой! Ты совсем замечталась!

— Да, мадам. Я вообразила, что это мой возлюбленный, и мы оба голые, и он…

— Молчать! — гаркнула Женевьев.

Лорин подняла метлу и прижала ее к себе.

— Иди домой и мечтай там!

— Но его там нет.

— Его и здесь нет.

С этой девицей Женевьев теряла терпение. Природа создала ее влюблять в себя мужчин, а что она делала вместо этого? Сама влюбилась без взаимности.

Мадам Женевьев вырвала метлу у Лорин из рук.

В это мгновение на набережную по пандусу съехал старенький «рено».

Женевьев побледнела и вцепилась в ручку метлы.

Из «рено» вышел высокий, жилистый человек в джинсах, в белой рубашке с закатанными рукавами. В молодости он, вероятно, был хорош собой, а теперь его красота превратилась в выразительность, мужественность и силу, чувствовавшуюся во всем его облике.

— Это не?.. — пролепетала Лорин, от удивления широко открыв глаза.

— Да, это он. Иди в кухню, сейчас же! — приказала мадам Женевьев.

Лорин повиновалась.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Женевьев Эколлье у человека, который подходил к ней осторожно и робко, как пугливый олень.

— Да вот приехал посмотреть, где будут останавливаться мои будущие клиенты, — ответил он голосом низким и бархатным, как ре-мажорный аккорд. — Ты, судя по всему, скоро снова откроешь гостиницу?

— Что ж, посмотрел — и уезжай, kenavo[95].

— Геновева… Пожалуйста. — Его печальный взгляд на мгновение остановился на ее непроницаемом лице и тут же скользнул прочь.