Музыка, магия, мистика

Покончим на этом с примерами, относящимися к магической музыке. Но если бы мы захотели удвоить их или утроить, то они снова и снова служили бы для нас доказательствами удивительных связей в музыкальном мире, не только раскрывающими непостижимые глубины душевной жизни, но и в изобилии ее проявлений демонстрирующими гетерогенность (неоднородность) душевных течений. Сама человеческая жизнь в своем многообразии нуждалась в художественном отображении в зеркале музыки. Как ни один другой вид искусства, она избрана сопровождать жизненный путь человека от рождения, колыбельной песни и серенады, до его кончины, наполненного музыкой вхождения в сферу более высокого духовно-космического порядка (об этом речь также пойдет в следующей части). И мы узнаем: музыка – нечто большее, чем игра со звуками, нечто большее, чем некая «звуковая форма». Музыка есть выражение в звуках самой души. Но если музыка – зеркало жизни, то одна из высших наших целей должна состоять в том, чтобы самих себя познать в этом зеркале и определить ценность собственного образа жизни по меркам ее музыкальной звуковой формы. Шиллер 21 января 1802 г. написал Кёрнеру: «Повсюду в искусстве есть жизнь и движение, цвет и изобилие; человек выходит за пределы себя и полностью включается в жизнь, но затем снова возвращается к себе самому». Это означает: из изобилия проявлений в «магически» движимом мире музыки снова найти путь к себе, обогащенный множеством душевных впечатлений, которые позволяют нам в новом свете увидеть суть музыки и помогают перепроверить и углубить наше собственное отношение к музыкальному искусству.

Также это значит: рассматривать музыку не только как временную и воспринимаемую во времени последовательность звуков, а ощущать ее, принимать и сохранять в своей душе вечное, непреходящее, первозданное.

Кроме того, это можно понять так: приподнять вуаль, которой мир скрывает от нас задние планы души, продвигаться вперед по царству сказаний и мифов, магии и мистики к «первичным эквивалентам», первообразам, которые многие тысячелетия существуют в нашей душе и оживают при звуках музыкального произведения – «для того, кто внимает тайком».

В подавляющем большинстве примеров из области музыкальной магии эти первичные эквиваленты предстают перед нами как эманации природного, космического и Божественного. Эдуард фон Гартман был прав, полагая, что музыкальные идеи не исчерпываются чувствами человека и что музыка «может стать отблеском и средством выражения неполноценного человеческого, животной, растительной и космической жизни природы». Тут мы имеем иерархию первичных эквивалентов: мы обнаружили неполноценное человеческое в «песне-проклятии», в пляске святого Витта и тарантизме, животное и растительное – прежде всего в магии музыкальных инструментов, а космическое – в качестве исходного пункта и конечной точки всякого развития, которое обязано своим возникновением более высокому духовно-космическому порядку и в нем завершается. И если музыка имеет свой прототип в потусторонней сфере, подчиняющейся Божественной закономерности, то ее задача не может состоять в отвержении этой внутренней упорядоченности и сопротивлении ей, если она не хочет саму себя отрицать. Чтобы этого избежать, необходимо осмысленное проявление космического характера музыки, ощущение которого в той или иной степени бессознательно с древних времен дремлет в душе человека.

Едва ли можно сомневаться в том, что на заре цивилизации человек был связан с природными процессами теснее, чем сегодня. Многое из того, что в настоящем обзоре вынесено на свет современности из доисторических эпох, наверное, казалось ему совершенно естественным. Пожалуй, здесь стоит упомянуть слова поэта и толкователя древних сказаний Альбрехта Шеффера из его интересного и содержательного сочинения «Миф» [163, с. 15 и далее]:

Наши далекие предки владели «способностью погружаться в духовные глубины и взаимосвязи жизни, постичь которые одними лишь силами нашего сегодняшнего интеллекта невозможно. Они обладали даром, который мы называем „видением“. Но на самом деле он состоит не в том, чтобы что-то увидеть. Посредством таинственного органа духовного чутья он позволяет постичь нечто невидимое, недоступное восприятию органами чувств и разумом, сделать его видимым в образе, в котором оно приобретает форму. И никто не может сказать как». И все же попробуем. Для этого не следует исключительно интеллектуально ориентироваться на науку и критиковать позицию, при которой «духовное видение» связывается с прозорливой, но духовно сдерживаемой фантазией, «объединяющей в гармонию» поэтическое мышление и «знающее чувство». И тогда мы «снова и снова с удивлением будем узнавать, что наше сегодняшнее знание может получить от древних воззрений различные разъяснения и даже немало откровений. Тогда мифология снова станет тем, чем была первоначально, – истинной биологией, учением о жизни».