Музыка моей души

Но я ощутил в мальчишке с восторгом и профессиональной ревностью ту самую неведомую силу, которой обладал сам.

— Неплохо, Донайд. Ты научился играть по моим записям?

Парнишка кивнул и аккуратно положил фларктон обратно в футляр.

— Знаешь, Тасголл, я бы занялся твоим парнем. У него явно способности есть. Донайд, а ты на чем учился играть?

Представить себе не мог, что Тасголл при его нищете нашёл деньги на далеко не дешёвый инструмент.

— А он сам сделал, — ответил вместо сына Тасголл с нескрываемой гордостью. — Я там помог немного. Ну, чего стоишь, краснеешь, сынок. Принеси инструмент.

Пацан немного помедлил, но через пару минут притащил здоровенную коробку, обитую пятнистым зеленовато-коричневым куском шкуры какапо, сунул мне в руки и отпрянул в сторону, словно боялся, что та взорвётся.

Я открыл, придирчиво осмотрел. На первый взгляд эта штука вообще не могла издавать какие-то звуки, так странно она выглядела — кособокая, лишённая даже намёка на изящество. Но когда я приложил её к плечу и тронул смычком, она вдруг ожила глубоким вибрирующим звуком, пробирающим до глубины души.

Над горлышком бутыли вдруг возник переливающийся всеми цветами радуги занавес, медленно раскрылся. И я увидел величественный водопад в окружении серо-зелёных крон деревьев. Он походил на древнего мудрого старика с позеленевшими от времени волосами, с белой длинной бородой.

— Здорово, — я отнял смычок и бросил взгляд на пунцового от смущения парня.

Играть на фларктоне трудно, а сделать его непрофессионалу практически невозможно. Но то, что сотворил этот мальчик, просто в голове не укладывалось.

— Знаешь, Тасголл, у твоего парня потрясающие способности. Никогда такого не видел.

* * *

Под стеклянный звон колокольчиков, то робкий и нежный, то переходящий в громкий грозный набат, вокруг меня вели хоровод серебряные струи. Они то свивались в искрящиеся косы, то обрушивались каскадом. Закружились в поднявшемся до небес мощном водовороте, и опали на траву ослепительной алмазной россыпью.

— Просто класс, Донайд, — воскликнул я. — Ты — молодец! Такой прогресс — блеск.

Он смутился, присел на упавшее дерево, так что лицо оставалось в тени. Опустил на колени фларктон.

И я подумал, если бы Донайд участвовал в конкурсе, то наверняка победил, несмотря на недостаточное владение техникой. Из парня просто била невероятная магнетическая энергия как лава из жерла вулкана.

Отборочный турнир конкурса уже начался, и мы с Беллисом попали в разные группы. Он мчался к вершине семимильными шагами, набирая максимальные баллы за технику и удовлетворительные за визуализацию. У меня дело обстояло ровно наоборот, хотя мои импровизации как всегда производили сильное впечатление, особенно на женщин.

Масс-медиа заполняли интервью с фаворитами конкурса, в числе которых был Беллис. Когда я спускался утром в ресторан гостиницы, то первым делом видел его физиономией на огромном голографическом экране, висевшем в центре зала. Мои интервью должен был организовывать Рис Мейлор, и он старался, как мог. Но я был так увлечён обучением Донайда, что частенько просто игнорировал эти встречи, или отделывался ничего не значащими фразами. Признаться, вообще не терплю интервью: журналисты задают неприятные вопросы. Так что порой ощущаю себя неловко, словно меня застали голым в ванне и заставили плясать тарантеллу.

Поначалу я просто учил Донайда технике игры, нотной грамоте, делился своими секретами мастерства, а потом мы стали бродить по окрестностям, играть рядом с каким-то водным источником.

— Давай попробуем «Mancanza delle corde».

Парень кивнул и послушно приложил к плечу фларктон.

Я решил схитрить, испытать Донайда на прочность. Эта вещь Паганини так сложна, что кроме него никто не мог воспроизвести её правильно. Даже я играл её упрощённо.

Громкий вступительный аккорд, словно зазвучал не один инструмент, а целый оркестр, перешёл в стремительно разрастающийся ураган звуков, мощных и резких. Чтобы незаметно смениться на ритмичный эмоциональный танец, а через мгновение — на едва уловимые нежные звуки, словно порхание полупрозрачных мотыльков.

Донайд не знал о сложности пьесы Паганини, но исполнил её так, что у меня перехватило дыхание и все мои чувства, раздробленные и неопределённые, вдруг сплелись в одно целое.

Я только хотел выказать своё восхищение, как услышал невдалеке неясный шум. Сощурился, пытаясь разглядеть, что там происходит. Донайд, встав на цыпочки, взглянул, но вдруг всхлипнул и отвернулся.

В сотне шагов от вершины водопада виднелись конусообразные крыши домов, утопавшие в белой пене цветущих садов. Долетали отголоски, в которых угадывались крики, рыдания, громкий треск и топот ног.

Оглушил грохот обрушившихся камней — один из домов сложился, осел. За ним другой, третий. Я с всё возрастающим изумлением вглядывался в пугающую картину: люди в чёрных мундирах окружили пёструю толпу жителей.

— Ахдри людей выгоняют со своих мест, — молчание прервал глухой голос Донайда. — Полиция Ордена святого Зива.

— Почему? — не понял я.

— Если подозревают, что те помощь оказывают лагундам.

— А кто такие лагунды?