Музыка на иностранном

Я лег в постель, рядом с полнеющим телом Элеоноры, и хотя я ей сказал, что не думаю ни о чем, в голове у меня теснились будоражащие мысли. Теперь она предстала передо мной вся, целиком: история о Дункане и Джиованне, об аварии, в которой погиб отец Дункана — а его отец был историком, ученым, экспериментирующим с прошлым. И вот так сложилось, что он должен был переписать историю, стать соучастником фальсификации, но он воспротивился этому и потому погиб. И друг историка, тоже ученый, и очень хороший ученый — такой, каким не стал я. Такой, каким мой отец хотел видеть меня. И еще один — третий. Человек по фамилии Мэйс,^[28] отражающей лабиринтную сущность Возможностей. Десять лет их история будет зреть у меня в голове. Днем я буду о них забывать, но по ночам они станут ко мне возвращаться — тайным настойчивым видением. Они станут моей одержимостью. Я буду гоняться за ними, за их зыбкими, ускользающими фигурами, в лабиринте стеллажей Великой Библиотеки Галли, в погоне за разгадкой, про которую я когда-нибудь напишу.

Было ли безумием отдавать столько времени этим фантазиям, этим иллюзиям? Порой мне вспоминаются те повернутые безумцы — это было еще в Англии, когда я занимался наукой, — что слали и слали нам в институт свои сумасшедшие теории об устройстве Вселенной. И чем же писатели лучше этих ненормальных? Ведь и писатели тоже отрываются от реальности и погружаются в свои вымышленные миры — разве нет?

Но я не мог этому сопротивляться — я чувствовал себя всего лишь приемником для мыслей, что приходят и уходят по собственной воле. Теперь я понимаю, о чем говорил Галли в своем последнем эссе, в своей последней работе, которую он написал перед тем, как покончить с собой — причем сделал это с той же беспечной легкостью, что свойственна большинству его книг. Я был пленником своего прошлого и рабом своих страхов.

Я так ничего еще и не написал. Пока я тянул и выжидал, история совершила очередной невероятный поворот. Британия вновь стала свободной страной — мы все это видели по телевизору. А спустя несколько месяцев умерла Элеонора, и в Италии у меня не осталось никого и ничего — никаких оправданий тому, чтобы не вернуться в родную страну, из которой я когда-то сбежал.

И моя книга вновь изменилась — раньше я предполагал сделать Дункана эмигрантом, который встретит Джиованну по пути в Милан. Но теперь всю эту историю можно было перенести в Британию — теперь Дункан сможет покопаться в архивах и узнать правду. У меня появился последний необходимый компонент. И все, что мне нужно сделать, — взять с собой в поезд пачку чистой бумаги.

Но вот меня снова заносит в сторону. Потерять нить — так легко. Я хотел написать о двух людях, которые встречаются в поезде, понимают, что полюбили друг друга, и их жизни сплетаются воедино — а в итоге они даже не заговорили друг с другом! Я хотел написать о том, как молодой человек пытается узнать правду о своем отце — героическом человеке, готовом умереть за свои идеалы. Но все пошло совершенно не так. И все — из-за «Паводка».

В моей книге не должно было быть никакого «Паводка»; но когда я начал писать, он возник сам собой — и украл мою историю, и события развернулись по совершенно иному сценарию. Вот удивительно: самые незначительные события могут повлечь за собой кардинальное изменение всего. Что страшнее — умереть за то, чего ты не должен был совершать, или умереть за то, что не должно было даже существовать?

Придется опять начинать все с начала — я вас очень прошу, пожалуйста, забудьте все, что вы сейчас прочли. Это был лишь черновой набросок. А что касается настоящей книги, той, что неотступно меня преследует, — похоже, мой поиск еще не закончен. Но я знаю, что где-то она существует.