Музыка по проводам

Натренированный взгляд поэта, отмечающий в деревне – шарик, отвинченный с эмалированной кровати, по-жабьи раскрытый кошелек, гладкость ландышевого листа, на поминках – «шатающиеся чужие стулья». Гармония, достигаемая в соединении будничных вещей, – и не только в защищенном микрокосмосе комнаты, но и, например, в хаосе лужковской Москвы.

На родине носят пальто и платки,
в растроганном небе волос завитки,
глаза, полудетские губы,
на родине дальней и грубой.
Ещё назиданья, сугробы и псы,
унылые зданья и звуки попсы
Германии или Ямайки,
а рядом – рука попрошайки.
Весна и в ресницах кошачьих ветла,
затёртая книжка, округлость стола,
страница, отмечено красным.
А в форточке – влажно и ясно.
Гуляют ручьи, растворяется страх,
прозрачные руки берут за рукав,
за хлястик и в спину толкают.
Наверно, погода такая,
что я, как блаженный, сощурясь хитро,
иду на пустырь, где копают метро,
и пахнет родною и дикой,
прозрачной ещё Эвридикой.

Таковы некоторые черты этой поэтики – в чем-то весьма старомодной (несмотря на отсутствующую во многих стихах пунктуацию), в чем-то метасовременной – то есть перешедшей моду, ушедшей дальше. Может быть, именно туда и пролег путь современной души – не к бешеным центрифугам успеха и гордыни, испытывающим ее на разрыв, а к соседнему скверу, где нас снова ждет на скамейке бедная Лиза?

Г. Кружков

1

«блочный дом многоэтажный…»

блочный дом многоэтажный
вечер в снежной мошкаре
он идёт походкой важной
тянутся за ним тире
после стольких послевкусий
несерьёзных разных драм
веришь Господи Иисусе
в музыку по проводам
с жизнью свыкшись на Голгофе
трёшь забывчиво ладонь
и дарёный ставишь кофе
на сиреневый огонь
холодом спинным нечастым
оттого что снег идёт
посещает его счастье
счастье за душу берёт

«из стеклянного горла боржом…»

из стеклянного горла боржом
было душно и рамы гнилые
вновь запахли воскресным дождём
и жильцов отселённых немые
догоняли шаги за плечо
робко трогали шёпот в затылок
жаркий вечер где быт увлечён
хрипотой граммофонных пластинок
дольше музыки песня плыла
раскрывались коробки и розы
но сбивалась от польки игла
и душили участия слёзы
и стояла за этой спиной
за другой ли в проёме у двери
тишина с прямотой земляной
в краткосрочное счастье не веря
повторений искала она
и нарочно игла оступалась
а до кромки великого сна
оставалось ещё оставалось

«отрывной календарь иждивенец…»

Вен. Ерофееву