Музыка= радость и боль моя

Теперь здесь памятник в честь Воссоединения. Что я могу сказать? Тяжело вздохнуть... Этот труд, эти затраты я ценю. Каждый памятник несет в себе самостоятельное мышление. В каждый из них, кроме памяти, заложена форма. Она достигается искусством. Вот я стою возле нового памятника и думаю: на радость или на печаль он сооружен? Необходимость его именно в этом месте — не доказана. Нужно рассказать, что было здесь раньше, об этом теперь мало кто знает, а может, забыли и нарочно, ибо так на свете легче жить. А спросите людей, которые помнят те удивительные концерты, кто выступал — их лица покроются слезами, потому что раньше здесь было лучше, гармоничнее. Уничтожили единственную, природой созданную эстраду, защищенную с трех сторон деревьями от шума и ветра.

И творилось здесь ежевечернее чудо: все лето звучала музыка. Там, на склонах, полукругом спускались скамейки, а тут была сцена для оркестра, защищенная раковиной от дождя и ветра со стороны Днепра. Даже шума трамвая, поднимавшегося с Подола, не было слышно. Природа будто побеспокоилась об этом уютном месте. Акустика — мирового значения. Резонанс — чудесный, тогда не было никакого радио, и все присутствующие слушали здесь, под открытым небом Бетховена — от Первой до Девятой симфонии... Со временем эту эстраду использовали и для митингов, и для танцулек. А однажды видел, как на этом месте мальчиков учили боксу: один другого ударил — и полилась кровь. И я думаю: боже мой, величественная и скорбная музыка здесь звучала, проповедуя гармонию жизни!..

Спорт нужен, но не в любом месте. Не представляю, чтобы в Большом зале консерватории вышли люди, взрослые или дети, в боксерских перчатках и стремились бы друг друга повалить на пол. Не место. Физкультура нужна, но кто сказал, что раньше она была не нужна? И в гимназиях и в семинариях — везде были необходимые условия как для физкультуры, так и для музыки.

А то было выстраданное место...

Я высказал мысль, что раньше здесь было лучше. О нем нужно так рассказать, чтобы поняли меня люди, того лучшего не видевшие, потому что не все прошлое — лучшее. Его не определить ни по запаху, ни глазами. Можно только сердцем и душой, ибо здесь звучала такая музыка, которой сейчас, к сожалению, и не слышно. Этим мы обкрадываем наше общество. От имени народа я не могу говорить, но: обкрадываем народ. Это звучит огорчительно.

Раньше не государство, а Дума собирала деньги, чтобы симфонические оркестры исполняли музыку все лето. И программа какая была! Римский-Корсаков приезжал сюда, Петр Ильич Чайковский дирижировал своими произведениями в этом парке. Лист, Балакирев, который организовал “Могучую кучку”. Стояли здесь за пультом Рахманинов, Глазунов (именно здесь я услышал пианиста — бывшего австрийского офицера, потерявшего на первой мировой войне руку,— он играл Этюд Скрябина, написанный специально для левой руки), и близкие мне люди, с которыми потом работал в Большом театре, — Лев Петрович Штейнберг тоже давал здесь концерты. Приезжал итальянский дирижер Труффи. Вспоминаю, как маленьким мальчиком приходил сюда, как “зайцами” бегали через ограду, чтобы послушать Грига, певца Мозжухина или Михаила Ивановича Донца — помню, как он в сапогах выступал и пел “Семинариста” Мусоргского. Исполнялись с симфоническим оркестром и украинские песни... Это было в начале века, и вдруг — все снести, поставить это коромысло, которое знаменует Воссоединение! Разве мало фантазии, чтобы воплотить эту идею где-то в другом месте? Я еще понял бы, если бы гигантская радуга одним концом стояла на Правобережье, на высоких горах Киевщины, а другим — на Черниговщине, за которой начинается Россия, то есть на левом берегу. И чтобы она была легкая и похожа на радугу после дождя — тогда это была бы необычайная удача, которая бы духовно воплотила собой единство двух народов. Ее можно было бы украсить световыми эффектами, как это когда-то делали с памятником Владимиру: света нигде не было, только на Кресте горели лампочки. И ночные приезжие удивлялись: в темноте Крест. Пусть это религиозный символ, но за ним есть еще что-то.

Дело не в том, чтобы выделить, укрепить ту или другую религию, а в том, что само искусство имеет такое значение, что мимо него человек никогда не сможет пройти равнодушно. А эта радуга в уменьшенном виде ничего нам не говорит, просто стоит над пропастью старого сада.

Почему я так взволнован? Да потому, что когда здесь, над обрывом, в ветренную погоду будет петь хор, то даже радио, которое могучую силу может дать любому звучанию, — не поможет, ибо ветер уносит звук. Я видел телепередачу отсюда: участники концерта были заняты лишь тем, как бы придержать одежду, чтобы ветер не подымал ее и не закрывал лица.