Музыка случая

— Это я его научил, когда он был еще совсем мальчишкой, — сказал Нэш, невольно входя в роль. — Когда видишь талант, обязан ему способствовать.

— Точно! — сказал Поцци. — Моим учителем был Джим. Все, что я знаю, я узнал от него.

Тем временем Стоун оторвался от своего кресла и со стаканом в руке тоже направился к ним. Он поздоровался с Нэшем, пожал руку Поцци, и вскоре они все вчетвером уселись вокруг пустого камина, ожидая, пока принесут закуски. Говорил большей частью Флауэр, и Нэш догадался, что он в их компании главный, но, глядя на этого дружелюбного, шумного остряка, проникся симпатией не к нему, а к тихому, скромному Стоуну. Тот внимательно слушал, о чем говорят другие, изредка вставлял замечание (неразборчиво, запинаясь, будто стеснялся собственного голоса), и взгляд у него был спокойный, ясный, глубоко симпатичный Нэшу. Флауэр весь излучал дружелюбие, однако в его оживленности было что-то неприятное, казалось, что-то его будоражит и не дает покоя. Стоун был человек попроще, тихий и жил будто бы в полном с собой согласии. Конечно, Нэш понимал, что это всего лишь первое впечатление. Он смотрел, как Стоун потягивает из стакана прозрачную жидкость, и вдруг сообразил, что, вполне возможно, тот может быть попросту пьян.

— Мы всегда любили картишки, — говорил в это время Флауэр. — Пока мы жили в Филадельфии, мы играли в покер каждую пятницу. Так у нас было заведено, и за десять лет пропустили мы своих вечеров всего-навсего несколько раз. Одни ходят по воскресеньям в церковь, а мы — по пятницам в покер. Бог ты мой, до чего мы тогда любили конец недели! Нет на свете лучшего лекарства, скажу я вам, чем, когда неделя закончилась, забыть про все неприятности и перекинуться в картишки с друзьями.

— Расслабляет, — сказал Стоун. — Помогает все выбросить из головы.

— Именно, — сказал Флауэр. — Помогает открыться, впустить в жизнь что-то новое и начать все с начала. — Флауэр помолчал, на секунду утратив нить разговора. — Как бы там ни было, — вновь продолжил он, — но в течение многих лет мы с Вилли работали по соседству, на Чеснат-стрит. Он был, знаете ли, оптометристом, я бухгалтером, и по пятницам мы закрывали лавочку ровно в пять. Игра начиналась в семь, и эти два часа мы проводили всегда одинаково. Сначала шли покупали у себя на углу в киоске лотерейный билет, а потом шли через улицу в «Кулинарию Штейнберга». Я там заказывал пастрами с ржаной коврижкой, Вилли — сэндвич с мясом под маринадом. Долго мы так жили, не правда ли, Вилли? Лет девять или, я бы даже сказал, десять.

— Девять-десять самое меньшее, — сказал Стоун. — Вполне возможно, даже одиннадцать или двенадцать.

— Возможно, одиннадцать или двенадцать, — сказал Флауэр довольным голосом.

Нэш давно уже понял, что Флауэр рассказывает эту историю всем подряд, не упуская случая еще раз ее самому вспомнить. Наверное, его можно было понять. Крупные перемены, пусть хорошие, пусть плохие, всегда потрясение, а когда человеку буквально с ясного неба в руки валятся миллионы, то, наверное, любой бы потом начал про это рассказывать только лишь для того, чтобы убедиться, что ему не приснилось.

— Как бы там ни было, — продолжал Флауэр, — но мы следовали нашему обычаю много лет подряд. Жизнь, разумеется, шла своим чередом, но вечера по пятницам — это было святое, и в конце концов именно они нас и спасали. Вилли похоронил жену, я развелся, разочарований было не пересчитать. Однако, несмотря на все, мы продолжали ходить к Энди Дугану, в его офис на пятом этаже. Вечера эти были наши, что бы там ни случилось.

— И в конце концов, — перебил его Нэш, — вы вдруг раз и разбогатели.

— Примерно так и было, — сказал Стоун. — В один распрекрасный день.

— Произошло это уже почти семь лет назад, — сказал Флауэр, пытаясь не сбиться. — Если быть точным, четвертого октября. Тогда целый месяц никто не выигрывал, и джекпот набрался как никогда. Больше двадцати миллионов — хотите верьте, хотите нет — очень большие деньги. Мы с Вилли играли в лотерею много лет, а выигрывали только мелочь, и если учесть сотни долларов, которые мы потратили на билеты, то не получится и десяти центов. В тот раз мы ничего такого не ждали. Сколько ни играй, шанс всегда одинаковый. Один на несколько миллионов, если не меньше. Наверное, мы играли только лишь для того, чтобы посидеть, поболтать о том, что бы мы сделали, если бы выиграли. Мы это любили: сидеть в «Дели Штейнберга», жевать свои сэндвичи и мечтать о том, как бы мы жили, если бы нам вдруг повезло. Это были наши тихие игры, и мы любили дать волю фантазиям. Если хотите, называйте это сеансами психотерапии. Рисуешь себе иную жизнь и тем и живешь.

— Улучшает кровообращение, — сказал Стоун.

— Вот именно, — сказал Флауэр. — Чувствуешь, что еще жив.

В этот момент в дверь постучали, и горничная вкатила напитки со льдом и сэндвичи. Пока все разбирали, кому что, Флауэр замолчал, но, едва снова уселись в кресла, немедленно приступил к рассказу.