Музыка страсти

– И, надо сказать, преуспел в этом, – сухо заметила Лалла.

– Я? Тебе только так кажется. Долгое время я скрывал, даже от самого себя, что в целом свете нельзя найти женщину, которая могла бы сравниться с тобой, Лалла. Я заставил себя окунуться в море беззаботных светских развлечений и удовольствий, утонуть среди пестрой толпы разодетых кавалеров и дам. Так прошло три года. Я съездил в Париж, увидел тебя, веселую и оживленную, и решил забыть прошлое раз и навсегда. Теперь, Лалла, когда ты узнала, какой урок я получил, ты удовлетворена? – спросил он с хрипловатым смешком, пристально поглядев в лицо Лаллы потемневшими глазами.

Она покачала головой. Выходит, Грей был готов бороться за нее, но спесь ему не позволила. Если бы только тогда, в Булонском лесу, он не повернул лошадь, если бы признался в своих чувствах, все могло быть иначе. Неужели несколько минут могут так круто изменить человеческую судьбу? Сотни тревожных мыслей кружились в голове бедной девушки. Наконец она заговорила:

– Значит, ты все еще любишь, Грей. Зачем же ты столько времени мучаешь меня? Почему в каждом твоем взгляде, каждом жесте, каждом слове скользит ничем не прикрытая ненависть?

Лалла подняла на Грея глаза и увидела, как гнев и какая-то бессильная ярость, видимо, раздиравшая его душу, выплеснулись в презрительную улыбку, исказившую его рот.

– Потому что я увидел, что ты всем своим видом стремишься доказать, как тебе хорошо без меня там, в Париже, где, казалось бы, сам воздух напоен свободой. Ты вернулась в Дикие Ветры и вела себя так, будто между нами ничего никогда и не было. Извини, Лалла, но это не так, я все еще не могу простить тебя. Поэтому я хотел заставить тебя страдать так, как сделала это ты пять лет назад.

– Да, Грей, я действительно хотела независимости. Пойми, ее я ценю больше всего на свете. И не думай, что сможешь причинить мне боль, – у тебя не получится!

– Прости, я не хотел потерять тебя…

– Нет, – перебила она. – Ты поступал именно так. Ни разу ты не просил меня выйти за тебя замуж – ты требовал! Для тебя существовала только одна вселенная – империя великого Грея Четвина, где мои чувства, мои мнения были ничтожны как капля в бескрайнем океане. И наконец, эта вечная надменность – надменность самовлюбленного эгоиста!

Грей тяжело вздохнул:

– О, как давно это было, Лалла. Я был тогда совсем другим человеком, привыкшим давать поручения и требовать их безукоризненного выполнения. Я был воспитан в такой семье, где женщина считалась образцом терпения, снисходительности, кротости и послушания, должна была преклоняться перед мужским умом и молча сносить все тяготы и хлопоты семейной жизни. Таким представлялся мне удел настоящей леди, таким я перенял его, наблюдая жизнь в родительском доме.

Лалла горько усмехнулась:

– А я всегда мечтала, что мой муж будет считаться с моим мнением, как отец мой всегда шел на компромисс по отношению к матери. – Она вдруг умолкла и обратила на Грея беспомощно-тоскливый взор широко раскрытых глаз. – Правда, я никогда не могла забыть тебя, как ни старалась.

– Но если все, что ты говоришь, сущая правда, почему же ты не вернулась ко мне, Лалла? – удивленно спросил Грей.

Она вздрогнула.

– Женская гордость. Глупая женская гордость, – беспомощно пробормотала она. – Сначала я пыталась равняться на своих сестер. Одна из них стала врачом, другая – актрисой. Я тоже должна была достичь вершин в какой-либо области. Представь себе, самым важным для меня была тогда не любовь, а успех, карьера. Только к ним были устремлены все мои желания.

– А теперь?

– Теперь? – Она горько усмехнулась. – Теперь я поняла, что не стану знаменитостью, как Миранда или Порция.

– Наверно, это серьезный удар по честолюбию?

– Еще бы. Каждому из нас хочется достичь в жизни определенных высот. Когда ты вдруг понимаешь, что твоей мечте не суждено сбыться, потому что Бог не наградил тебя талантом, это всегда больно. Но сейчас я изменилась: стала взрослее и мудрее. Я понимаю, как ничтожны все мои прежние устремления по сравнению с одной-единственной достойной мечтой – любить и быть любимой.

Грей уставился на нее в недоумении.

– Так я не ослышался? Боже мой, Лалла, значит, ты все еще любишь меня?

– Только теперь я поняла, как любила тебя на протяжении всех этих пяти лет, – вздохнула она. – Любила, сколько ни пыталась доказать себе обратное. Ведь за годы, проведенные в Париже, я так и не нашла мужчину, достойного внимания.

– И это не казалось тебе странным?

– Нет, я просто не могла отдать свое сердце ни одному человеку. Чуть только наши отношения переходили грань обычной светской любезности, как я отвергала все ухаживания. Мне становилось стыдно от одной мысли, что я могу изменить тебе.

Грей улыбнулся:

– Я счастлив твоей преданностью.

– И я, – улыбнулась она в ответ.

На несколько минут в комнате повисла завеса тишины, но почему-то Лалла не испытывала ни малейшего чувства неловкости. Ей стало вдруг так хорошо, так уютно в этой комнате, что не хотелось произносить ни слова.

– Какие же мы были глупцы, – прошептал Грей.

– Парочка самонадеянных идиотов, – рассмеялась она.