Музыка тишины

Беппе, человека, ухаживавшего за животными на семейной ферме, синьор Сандро умолял быть максимально внимательным и проявлять осторожность. «Никогда не оставляй его наедине с лошадью и первое время держи ее за поводья, когда он будет взбираться в седло; мне не хотелось бы, чтобы она сыграла с ним злую шутку», – сказал он тоном человека, который уже понял, что совершил ошибку, но исправлять ее слишком поздно. Кобылку звали Андрис, и Амос каждый божий день приходил навещать ее; несмотря на то что ее чрезмерная резвость внушала ему некоторые опасения, он, тем не менее, решительно подходил к ней и с помощью Беппе садился на нее верхом. Правда, верхом на Андрис он начинал ощущать собственное бессилие, и у него не получалось навязать лошади требуемые направление движения и скорость; он чувствовал, что кобылка всего лишь терпит его, а порой и крайне недовольна тем, как он всаживает пятки ей в бока. На попытки своего маленького наездника придать ей скорость она отвечала тем, что угрожающе задирала голову, а иногда даже принималась брыкаться. Амос в таких случаях очень пугался, хватался за гриву и пытался уговорами вернуть мятежной Андрис спокойствие, пока та, остановившись у обочины дороги, щипала травку.

С каждым днем отношения с Андрис становились все важнее для Амоса. Они помогали ему расти, обретать уверенность и спокойствие, учили его бросать вызов самому себе и достигать поставленных целей. Можно сказать, лошадь положительно повлияла и на его характер, и на образ жизни, который он вел.

Кроме того, Амос становился все ближе к природе, и он замечал, что начинает любить свою деревню глубже и сознательней: далекий шум сельскохозяйственных машин в полях, пение птиц и тишина погружали его в состояние, близкое к забытью, и он приходил в себя, охваченный мистическим ощущением покоя. Казалось, все вокруг создано специально для него, для его спокойствия и радости. Он полной грудью вдыхал ароматы растущих повсюду целебных трав, созревших фруктов и овощей, удобрений, молодого, еще не перебродившего вина; все эти запахи и звуки проникали внутрь, питали его, преобразуясь в сладкое чувство опьянения, благости и физической силы. Он испытывал благодарность, сам не зная к кому, за этот удивительный дар жизни.

В школу он тоже ходил с удовольствием; теперь он чувствовал себя абсолютно в своей тарелке рядом с одноклассниками, которые, будучи весьма далекими от политических, а точнее, псевдополитических вопросов, искренне дарили ему свою дружбу и совершенно естественно и спонтанно помогали ему во всем.

Учителя, в свою очередь, гордились тем, что среди учеников есть парень, дающий им возможность обрести дидактический опыт, который потом можно вдоволь обсуждать с коллегами, друзьями и семьей. Помимо преподавателя музыки, который питал к Амосу особую симпатию и поставил ему оценку «десять» в табеле, его полюбила и учительница по литературе, обнаружившая в мальчишке странную склонность к поэзии и довольно редкий интерес к художественной прозе. Синьора Бонини, преподававшая французский, часто рассказывала подружкам про этого ученика, что поначалу он доставил ей немало беспокойства, но потом оказался настоящим сокровищем, с явной способностью к изучению иностранных языков. «У него феноменальный музыкальный слух, – говорила она оживленно, – поэтому он крайне легко усваивает правильное произношение!» С другой стороны, Амос, хорошо знавший и очень любивший многие оперные произведения на французском языке, такие как «Фауст» или «Вертер», в свободное время баловался тем, что учил наизусть тексты знаменитых арий: Salut, demeure chaste et pure или Pourquoi me reveiller. Когда в один прекрасный день учительница заговорила об «Андре Шенье», на Амоса волной накатили фантазии и воспоминания, и его охватило поистине юношеское нетерпение поскорее ознакомиться с оригинальным текстом, который французский автор собственной кровью записал на манжетах своей рубашки за несколько часов до смерти.

Вернувшись домой, за обедом он прочитал родителям несколько стихов. В его тоне сквозило чувство удовлетворения: он считал, что лишь ему доступно правильное произношение оригинального текста, потому что весь остальной класс на уроке зевал, в нетерпении ожидая, когда прозвенит звонок. Во власти далеких воспоминаний, ощущений, которые отныне станут сопровождать его повсюду, он вслушивался в эти строки, судорожно повторял их про себя, чтобы не забыть; по окончании урока французского языка он записал их и теперь, за обеденным столом, принялся читать печальным и тихим голосом, будто бы самому себе: Сomme un dernier rayon, comme un dernier sourire animent la fi n d’un beau jour, au pied de l’echafaud j’essaye encore ma lyre: peut-etre est-ce bientot mon tour.