Музыка тишины

Амос был настолько погружен в эти мысли, что даже не заметил, как дошел до машины Марики, и только когда она распахнула перед ним дверцу, чтобы он мог сесть, наконец вернулся с небес на землю. Не произнеся ни слова, он опустился на сиденье, закрыл дверь и через несколько минут уже был совсем один у себя в кабинете.

Как уже бывало с ним раньше, он сразу почувствовал себя разбитым и одиноким. Он взял с книжной полки какой-то томик: это оказался сборник ноктюрнов Шопена. Амос открыл его и, пробежавшись указательным пальцем по строчкам, пристроил на нотную подставку на пианино, сел и попытался найти покой в музыке. Он играл по нотам, но музыка не находила отклика в его душе, занятой иными мыслями; тогда он вскочил и принялся мерить шагами кабинет. Он признался Марике в своих изменах, но вот что интересно: до этого он не считал их изменами. Как странно!

Однако сейчас ему предстояло вынести строгое суждение: либо его поведение было вполне невинным, и тогда он должен считать таковым и поведение своей бывшей девушки, либо ему следует чувствовать себя виноватым наравне с ней. Концепция, по которой женщина отдается исключительно по любви, в то время как мужчина лишь идет на поводу у своих сексуальных импульсов, не вовлекая в процесс сферу чувств, вдруг показалась ему смешной и бессмысленной, хотя раньше он ее вполне разделял. За все эти годы он не раз знакомился и встречался с девушками, которые вели себя в точности как представители противоположного пола.

Амос внезапно ощутил себя заблудившимся в лабиринте идей, из которого нет выхода. Он чувствовал глубокую усталость и полную потерю интереса к жизни. Медленно, как старик, он поднялся по лестнице, заперся в своей комнате и, упав на постель, почти сразу погрузился в сон.

XXIII

Спустя всего час Амос проснулся, изрядно замерзший и в отвратительном настроении. Он спустился по лестнице и вошел в кухню, где тихонько переговаривались его родители. Ему не удалось понять, в чем заключалась причина спора, но он был уверен, что речь шла о нем. От этого Амос почувствовал себя униженным еще больше и ощутил странный протест против матери и отца. Тогда он развернулся и направился в сторону гостиной; там он включил проигрыватель и, слушая музыку, принялся ходить взад-вперед по комнате и думать о том, как было бы хорошо жить одному.

«Мужчина в моем возрасте, – размышлял он, – должен быть независимым и жить так, как он хочет, не подвергаясь ничьему контролю. Нет никакой необходимости переезжать куда-то далеко, достаточно просто иметь собственное пространство. Например, я мог бы пользоваться, когда мне надо, двумя маленькими квартирками в Поджончино, которые папа только что отремонтировал. Совсем скоро будет готов и дом напротив…»

Амос имел в виду дом, который отец предназначал для него в случае женитьбы. Правда, работы там велись весьма вяло, так что Амос даже начал подумывать, что отец специально медлит, потому что не считает Марику подходящей для него кандидатурой. Короткими, но выразительными сентенциями синьор Сандро уже дал сыну понять свое мнение по данному вопросу и больше к этой теме не возвращался.

Теперь Амос был вынужден признать за отцом удивительную прозорливость, которая в сложившихся обстоятельствах, с одной стороны, больно ранила и обижала его, а с другой – заставляла испытывать к тому все растущее уважение. У него возникло давно забытое ощущение, что отец может защитить его, уберечь от жизненных опасностей, и в минуту боли это пробуждало в нем детскую надежду на лучшее.

И пока эти эмоции бушевали в его сердце, он вдруг понял, что ему необходимо поделиться ими с отцом. Он бросился к пишущей машинке и стал стремительно печатать: