Музыка войны

Яна в это мгновение откинулась в кресле и смотрела на меня надменно, сощурив веки. В памяти моей внезапно вспыхнула вспышка – день, когда Лида привела нас в поликлинику. В тот самый день я сам слышал, как Яна разговаривала со своей медсестрой на украинском! Как я мог забыть? Ослепленный желанием всеми силами оправдать свою спутницу жизни, я когда-то напрочь выбросил этот скользкий миг из головы. А все-таки рассказ Яны не мог быть правдой, ведь если бы он был таковым, она бы никогда не открыла все карты передо мной! Она подыгрывала мне? Придумывала на ходу нелепую сказку?

– Как же тебе переводили столь крупные суммы денег? Сейчас ведь все отслеживается.

Торжественная усмешка показалась на ее губах: немудрено, ведь она учила программиста столь простым вещам.

– Криптовалюта.

Я кивнул головой, сам не зная, зачем.

– Но как же… неужели у тебя хватило совести… разве ты не понимала, что рушила чужие жизни, мечты, притом не какие-то прихоти, а самые настоящие, главные мечты жизни людей? Ведь Лида…

– Я тебя умоляю! Мне глубоко все равно на русских женщин. После всего, что Россия сделала для Украины, у меня полностью развязаны руки. Вы думаете, вы такие умные и сильные, ядерная держава, мощный ВПК… А в итоге мы все равно перехитрим вас. Таких врачей много… и по всей стране. И это не только гинекологи. Сколько педиатров завербовано! У вашей страны – нет будущего.

– Какой дьявольски выверенный план. Вот американцы подлецы, как все рассчитали…

– Вот именно!

– Постой! А что педиатры? Это же детские врачи, разве нет?

– Вот именно. Это два приоритетных направления.

По спине моей пробежал холодок, я даже поднялся с кресла и пересек комнату, чтобы выглянуть в окно. На улице было тихо и безлюдно. Лунный диск блестел на черном небосводе с какой-то унылой торжественностью, будто выкатился на небо, чтобы огласить приговор. В том, как мертвенно-голубым отливал свет фонарей над большим черным микроавтобусом с затемненными стеклами, припаркованным впервые в нашем дворе, было что-то бесовское, что-то хитрое, двусмысленное. Я вновь подошел к столу, за которым сидела Яна, и водрузился в кресло.

– Ты столь серьезно говоришь о столь чудовищных вещах, что я уже начинаю верить тебе. Ведь это дети! Дети! Скажи, что это бред, чушь, выдумка. Скажи сейчас же!

Я пытался пронзить ее взглядом, пытался всеми силами выкорчевать из нее наконец-то истину, истину, каковой она была вне зависимости от наших с ней игр и шуток. На этот раз Яна встала и подошла к своей сумке, стоявшей на трюмо. Она достала какие-то вещи, поискала что-то в выдвижном ящике, а затем, найдя наконец гребень, стала расчесывать волосы, крутясь перед зеркалом. Нервы мои были натянуты до предела, я не понимал, зачем она так оттягивала неизбежное. Припудрив носик, Яна наконец подошла ко мне, но как-то сзади, исподтишка, затем обвила руками мою шею, прильнула нежно щекой к моей колючей щеке.

– Милый мой, глупый мой Сашка!

Она не успела договорить, как я почувствовал, что в плечо мое вонзилось что-то острое и длинное, я тут же вскочил и, повернувшись к Яне, ошалело взглянул на нее. В руке ее был опустошенный шприц с длинной иглой. Насмешливая улыбка, полная торжества, кривой линией пробежалась по ее тонким губам.

– Я же тебе говорила, что обратного пути не будет. Говорила?

– Ты! – Выдохнул я, хватаясь за уколотое плечо, как будто хоть как-то мог обратить случившееся вспять. – Что ты вколола мне, безумная? Тебя же посадят! Исправь это немедленно!

– О нет, не посадят, ведь в твоей крови не будут найдены следы известных препаратов. Слишком мало изученное вещество. Через минуту у тебя остановится сердце. – В это мгновение ноги мои подкосились, я упал на колени и схватился за левый бок. Мне мерещилось, или это было самой настоящей действительностью, но сердце бешено стучало, будто прорываясь сквозь грудную клетку, в глазах разбегались пьяные круги. Это был, вероятно, конец. – Скорее, у тебя мало времени. Последние слова? Нет?

– Ах ты ж! – Прохрипел я, ощутив, что горло ссохлось и сжалось, я задыхался и руками пытался растянуть кожу шеи, как будто это могло помочь!

Жизнь моя проносилась пьяным, бессвязным вихрем перед глазами, конец был неотвратим, неизбежен, неминуем, глупец, доверившийся исчадию Ада, я был бессилен что-то изменить!

В то самое мгновение, когда я начал терять сознание, вдруг послышался шум за дверью, послышался топот ног, а далее пустота, чернота, тьма: необъятная Вселенная из триллионов звезд вдруг сжалась в единый кулак, единую точку, едва различимую пылинку, и пылинкой этой был – я. Сейчас она исчезнет, сожмется до состояния ничто, а вместе с ней – исчезну и я.

Глава восемнадцатая