Музыка, звучащая в крови

– Я воспользовался преимуществом, которое дает элемент случайности. Схемы могли самовосстанавливаться, сравнивая содержимое памяти и исправляя поврежденные элементы. Целиком. Я дал им только базовые инструкции. Живите и размножайтесь! Становитесь лучше! Боже, ты бы видел, что стало с некоторыми культурами через неделю! Потрясающие результаты! Они начали развиваться сами по себе, словно маленькие города. Пришлось их все уничтожить. Особенно меня поразила одна чашка Петри: думаю, если бы я продолжал кормить ее жильцов, она отрастила бы ноги и дала ходу из инкубатора.

– Ты, надо понимать, шутишь? – спросил я, взглянув на него в упор. – Или нет?

– Слушай, они действительно знали, что значит становиться лучше, совершеннее. Они видели направление развития, но, находясь в телах бактерий, были очень ограничены в ресурсах.

– И насколько они оказались умны?

– Я не уверен. Они держались скоплениями по сто – двести клеток, и каждое скопление вело себя как самостоятельная особь. Может быть, каждое из них достигло уровня макак-резуса. Они обменивались информацией через фимбрии – передавали участки памяти и сравнивали результаты своих действий. Хотя наверняка их сообщество отличалось от группы обезьян прежде всего потому, что мир их был намного проще. Но зато в своих чашках они стали настоящими хозяевами. Я туда запускал фагов – так им просто не на что было рассчитывать. Мои питомцы использовали любую возможность, чтобы вырасти и измениться.

– Как это возможно?

– Что? – Он, похоже, удивился, что я не все принимаю на веру.

– Запихнуть так много в столь малый объем. Макака-резус – это все-таки нечто большее, чем просто калькулятор, Верджил.

– Возможно, я не очень хорошо объяснил, – сказал он, заметно раздражаясь. – Я использовал нуклеопротеидные компьютеры. Они похожи на ДНК, но допускают интерактивный обмен. Ты знаешь, сколько нуклеотидных пар содержится в организме одной-единственной бактерии?

Последнюю свою лекцию по биохимии я слушал уже довольно давно и поэтому только покачал головой.

– Около двух миллионов. Добавь сюда пятнадцать тысяч модифицированных рибосом – каждая с молекулярным весом около трех миллионов – и представь себе возможное количество сочетаний и перестановок. РНК выглядит как длинная спираль из бумажной ленты, окруженная рибосомами, которые считывают инструкции и вырабатывают белковые цепи. – Слегка влажные глаза Верджила буквально светились. – Кроме того, я же не говорю, что каждая клетка была отдельной особью. Они действовали сообща.

– Сколько бактерий ты уничтожил в чашках Петри?

– Не знаю. Миллиарды. – Он усмехнулся. – Ты попал в самую точку, Эдвард. Как планета, населенная E.coli.

– Но тебя не за это уволили?

– Нет. Прежде всего они не знали, что происходит. Я продолжал соединять молекулы, увеличивая их размеры и сложность. Поняв, что бактерии слишком ограниченны, я взял свою собственную кровь, отделил лейкоциты и ввел в них новые биочипы. Потом долго наблюдал за ними, гоняя по лабиринтам и заставляя справляться с химическими проблемами. Они показали себя просто великолепно. Время на их уровне течет гораздо быстрее: очень маленькие расстояния для передачи информации, и окружение гораздо проще… Затем как-то раз я забыл спрятать свое компьютерное досье под секретный код. Кто-то из руководства его обнаружил и догадался, чем я занимаюсь. Скандал был страшный! Они решили, что из-за моих работ на нас вот-вот спустят всех собак бдительные стражи общественной безопасности. Принялись уничтожать мою работу и стирать программы. Приказали, чтобы я стерилизовал свои лейкоциты. Черт бы их побрал! – Верджил скинул лабораторный халат и начал одеваться. – У меня оставалось от силы дня два. Я отделил наиболее сложные клетки…

– Насколько сложные?

– Они, как и бактерии, держались группами штук по сто. И каждую группу по уровню интеллекта можно было сравнить, пожалуй, с десятилетним ребенком. – Он взглянул мне в глаза. – Все еще сомневаешься? Хочешь, я скажу тебе, сколько нуклеотидных пар содержится в клетках млекопитающих? Я специально запрограммировал свои компьютеры на использование вычислительных мощностей лейкоцитов. Так вот, черт побери, их десять в десятой степени! И у них нет огромного тела, о котором нужно заботиться, растрачивая большую часть полезного времени.

– Ладно, – сказал я. – Ты меня убедил. Но что было дальше?

– Дальше я смешал лейкоциты со своей кровью, набрал шприц и ввел все это себе обратно. – Он застегнул верхнюю пуговицу рубашки и неуверенно улыбнулся. – Я запрограммировал их на все, что только можно, общаясь с ними на самом высоком уровне, который допускают энзимы и тому подобное. После чего они зажили своей жизнью.

– Ты запрограммировал их плодиться и размножаться? Становиться лучше? – повторил я его фразу.

– Я думаю, они развили кое-какие характеристики, заложенные в биочипы еще на стадии кишечных бактерий. Лейкоциты уже могли общаться друг с другом, выделяя в окружающую среду химически закодированные участки памяти. И наверняка они нашли способы поглощать другие типы клеток либо преобразовывать их, не убивая.