Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи

Марина Раку Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи

Посвящается моему отцу

Григорию Григорьевичу Старченко

Предисловие

Советская эпоха за последние десятилетия стала одним из наиболее притягательных объектов гуманитарных исследований. Между тем, невзирая на этот активный интерес, проблематика, связанная с ней, не теряет научной актуальности.

К числу центральных вопросов, рассматриваемых на данном историческом материале, принадлежит специфика его социальных и художественных мифологий. Мифотворчество выдвигается современными исследователями на роль определяющего фактора в формировании советской ментальности. Примеры тому обнаруживаются ими во всех областях советской культуры и художественной жизни. Научная литература на эту тему представляет сегодня солидный корпус трудов.

Однако применительно к музыкальной культуре наблюдения на эту тему носят до сих пор лишь маргинальный характер. Между тем значимость мифотворческих процессов для формирования советской музыкальной культуры очевидна. Особенно остро проблема мифотворчества встает в связи с той ролью, которую в построении модели «советской музыки» сыграло классическое наследие.

Основным направлением становления советской музыкальной культуры поначалу было создание футурологической модели «музыки будущего», обозначаемой также как «музыка революции». Эта модель, невзирая на известную утопичность, довольно скоро была сориентирована на образцы классического наследия прошлого. Но классика оставалась вместилищем смыслов, порой принципиально чуждых новым лозунгам времени. Она должна была быть или «сброшена с корабля современности» (что в реальности означало ее безжалостную редукцию до нескольких «пригодных» имен), или же приспособлена к идеологическим запросам советской эпохи. Последний путь по разным причинам, о которых речь пойдет в работе, оказался предпочтительнее, а он вел к апроприации классического наследия, которому должны были быть приданы новые смыслы.

Вот этот-то процесс созидания новых и борьбы со старыми смыслами и оказался наделен тем мощнейшим мифотворческим потенциалом, который был направлен на конструирование нового образа старого искусства и имел своей окончательной целью обретение футурологического проекта нового искусства. Преемственность этой модели от традиций прошлого придавала новому искусству, а главное – тому обществу, которое это искусство было призвано репрезентировать, статус легитимности. Таким образом, в центре музыкального мифотворчества советской эпохи оказался вопрос о классике, который имел двоякую направленность. Согласно ему, классика прошлого нуждалась в идеологическом переосмыслении, дабы послужить фундаментом для построения классики будущего.

Специфика положения музыкальной классики в советской культуре, выразившаяся в оформлении особой мифологии музыки, которая по-новому интерпретировала место и назначение музыкальной классики в культуре, а также смыслы, присущие ей, и являются темой предлагаемого исследования.

Вопреки до сих пор бытующему мнению об исключительном своеобразии советской культуры во всех ее проявлениях, эти процессы не были изобретением советской эпохи. Ее несомненный исторически-завершающий характер проявляется и в этой области. Напомню, что у советской мифологии музыки была своя предыстория.

В Новое время наиболее сильной мифологизации музыка подверглась в эпоху романтизма, когда и сама музыка, и ее творец переместились на высшую ступень мировоззренческой иерархии. «Моцартовский» и «шубертовский» мифы, сотворенные после их смерти, равно как «бетховенский» и «берлиозовский», авторами которых в первую очередь являются сами композиторы, составляют важнейшую часть романтических представлений. Особое место отводилось в этих событиях формированию понятия «классическая музыка», которое впервые было употреблено на страницах Оксфордского словаря музыки в 1836 году применительно к профессиональной западной традиции прошлого, олицетворяющей некую художественную норму вневременного значения1.

Фундаментальная идеологичность романтического сознания привела к тому, что слово в ней стремилось опосредовать музыку. Музыка же мыслилась столь метафизичным феноменом, что могла вовсе не нуждаться в озвучании, но парадоксальным образом стремилась к осмыслению через слово2. Кроме того, романтизм как движение, формирующееся под сильным впечатлением от социальных преобразований и даже во многом исторически вырастающее из них, образует неразрывное слияние личных художественных мифологий с социальными. Началом этого процесса стало, без сомнения, творчество Бетховена, кульминацией – Рихарда Вагнера3.