Музыкальные диверсанты

Из носа трубочка торчит,
Машины в животе играют,
Лежит средь склянок Леонид
И дикой скукою скучает:
Мол, подыхаю я, каюк
Под слухи темные в народе,
Недолго думал он, как вдруг
Юрий Владимирович входит.
«Ну, что, мол, Леня, говорит,
Ударила тебя кондрашка?»
«Как видишь», — буркнул Леонид,
Глаза скосивши на бумажку
«Послушай, Юр, а как теперь
Ты будешь со страной справляться?
Народ до ручки озверел,
Того гляди, уж лезет драться,
Да диссиденты все ворчат,
Опять же неувязки в Польше,
Ведь коммунизм ты так никак
У нас в России не построишь»…

Ставное отличие продукции Конева, Фукса и самих артистов-эмигрантов третьей волны — все они изначально предназначались исключительно для русской общины.

Помните, как Слава Вольный, выпустив Gulag Song, отправился с гастролями по европейским университетам?! Как продюсеры сопроводили английским переводом пластинку Нугзара Шария?! Как Ив Монтан[54], услышав песню <курочек» на пластинке Дины Верни, взял ее в свой репертуар?! Какой мировой резонанс вызвала работа Теодора Бикеля в поддержку советских евреев?!

Под безобидной и веселой, на первой взгляд картинкой на пластинке Сергеева и Романовского, скрывалась едкая антисоветская аллегория: Зоопарк, по замыслу авторов, символизировал Советский Союз, из которого повезло вырваться лишь редким счастливчикам

Ничего похожего в дальнейшем наблюдаться не будет. Практически вся творческая активность эмигрантов третьей волны была нацелена исключительно на русскую диаспору и никакого посыла, кроме развлекательного, в себе не несла. Но и тут бывали исключения.

Глава 18. До последнего аккорда

«..Я снаряжаю гитару к бою.

Близится время “Ч”.

Пальцем большим забиваю патроны

В деку — свой пулемет.

Скоро ракета светом зелёным

Бросит меня вперёд…»

А. Розенбаум, «Я обожаю расстреливать город[55]

Оперативный псевдоним

В конце 1982 года мне в руки попала запись очередного «эмигранта», который значился как Шуйский. Произведения там были довольно странные, сейчас бы сказали — концептуальные. На мотив известных советских песен этот человек исполнял совсем не советские тексты, сдабривая их, правда, изрядной долей юмора. Получилось забавно.

Вот, например, на мелодию «Лизаветы» Богословского:

Ты ждешь, Лизавета,
С ОВИРа ответа,
Ты не спишь до рассвета,
Не сомкнув даже век.
Как вызов подала,
В отказ ты попала,
Жди ответ,
Когда растает снег…

А как вам такие «Шаланды, полные кефали»?

Весь Брайтон трейнами укрылся,
И слухом Бордвок налился,
В Нью-Йорке Костя появился,
Он из Одессы вырвался.
Морской бушлатик после стирки
Веревкой цицес подвязал.
Ермолку вместо бескозырки
Надев, с улыбкой напевал:
«Я вам не скажу за целый Брайтон —
Бич, его как только увидал,
В нем узнал кусочек Молдаванки,
Брайтон — наш одесский филиал»…
Он пел на идиш под гитару,
Порой Совдепы вспоминал
И говорил, обнявши Сару:
«Кто там был жид, здесь русским стал[55]».

Альбом назывался «Брайтонштат». Злая бытовая сатира на жизнь в СССР перемежалась там с ностальгической лирикой и ультраантисоветскими выпадами. Два года спустя, в 1984-м, появилась вторая работа, названная «Туфелька для Золушки». Артист удивил снова, причем сильно. Теперь он пел крамольные тексты на мотив известных оперетт. Невозможно передать это на бумаге.

На самом деле имя новатора в жанре было никакой не Шумский, а Ян Балясный. Для публики — Ян Бал.