Музыкальные диверсанты

Но я отказался: “Мадам, я не для того сбежал из одной клетки, чтобы променять ее на золотую. Для меня свобода превыше всего. Я ухожу”.

На второй день пришел служащий и сказал: “Мадам Верни приказала вас выгнать из отеля, потому что она отказывается платить за вас”. Дина была в меня влюблена. Она мне мстила… Но она сделала мою первую персональную выставку, за что я ей благодарен».

Не могу не отметить, что на парижской выставке помимо прочего были представлены работы Шемякина, посвященные нашумевшему роману Солженицына, на которых, как писал рецензент, «почти дословно иллюстрируются небольшие тексты или отдельные фразы из “Архипелага ГУЛАГ”…»

Художник объяснял такую скрупулезную точность в передаче изображения «желанием помочь читать книгу, столь мучительную по своему содержанию для восприятия».

Рисунок М. Шемякина на подарочном издании с 7 виниловыми пластинками В. Высоцкого по мотивам песни «Побег на рывок». (США 1987)

Похожий рисунок, правда, не того «лагерного цикла», а другой, созданный по мотивам песни Высоцкого «Побег на рывок», украсил выпущенное в 1987 году подарочное издание с семью виниловыми пластинками Владимира Высоцкого. И даже в либеральное перестроечное время из-за этой иллюстрации коробку с дисками было весьма проблематично перевозить через советскую границу.

«Время блатных песен»

В шестидесятых в творческих кругах советской интеллигенции и андеграунда были очень популярны блатные песни. Когда в 1964 году в столицу СССР приехал с творческой командировкой молодой югославский писатель Михайло Михайлов, то он, по собственному признанию, был до крайности удивлен тем, что в какой бы компании ни оказывался, повсюду звучали тюремные песни: веселые и грустные, смешные и трагичные, грубые и нежные… Вернувшись в Белград, Михайлов опубликовал в журнале «Дело» материал о «московском лете», где вспомнил «концлагерный фольклор», услышанный от новых друзей. Ознакомившись с публикацией, советский посол Пузанов пришел в неописуемую ярость, выразил свой протест югославскому руководству и добился возбуждению уголовного дела против «вольнодумца >. Впоследствии Михайлов получил срок «за оскорбление Советского Союза» и другие диссидентские выходки, а освободившись и заработав славу диссидента, эмигрировал в США.

Посиделки на кухне с гитарой были заметной приметой советского быта.

«Наступило время блатных песен, — напишет впоследствии Юлий Даниэль. — Медленно и постепенно они просачивались с Дальнего Востока и с дальнего Ceвepa, они вспыхивали в вокзальных букетах узловых станций. Указ об амнистии напевал их сквозь зубы. Как пикеты наступающей армии, отдельные песни мотались вокруг больших городов, их такт отстукивали дачные электрички, наконец, на плечах реабилитированной 58-й они вошли в город. Их запела интеллигенция; была какая-то особая пикантность в том, что уютная беседа о “Комедии Франсез” прерывалась меланхолическим матом лагерного доходяги, в том, что бойкие мальчики с филфака толковали об аллитерациях и ассонансах окаянного жанра. Это превратилось в литературу».

«Слушая эти тюремные песни, я невольно вспоминала Франсуа Вийона», — признавалась годы спустя Дина Верни. Музыка лагерей своей искренностью и скрытой силой захватила русскую парижанку настолько, что она решилась записать их на пластинку.

Но встал вопрос: как вывести ноты и тексты из СССР? За деятельной иностранкой, активно общающейся с неблагонадежными авангардистами, пристально следил КГБ, а ее багаж тщательно перетряхивался на таможне. Но смекалки ей было не занимать.

С ее опытом это было делом плевым. Она не стала ничего прятать или вставлять в пломбированный зуб микропленку, а просто… заучила две дюжины песен наизусть.