Музыкальные диверсанты

Характерно, что пластинка оказывалась приравненной к контрреволюционной литературе. Потому сегодня если у кого и сохранились эти «артефакты», то часто с мясом оторванной этикеткой.

Согласно данным многотомного собрания документов «История сталинского ГУЛАГа» [4], к 1935 году «…исполнение и распространение контрреволюционных рассказов, песен, стихов, частушек, анекдотов и т. п.» выделено Прокуратурой СССР в особую группу преступлений. Статистика тридцатых-сороковых годов пестрит такими приговорами:

1932 год — антиколхозная агитация, сочинение антиколхозных частушек — 2 года, 1933 — слушал а/с (антисоветские) частушки, распространял слухи — 3 года, 1935-й — пел к/p (контрреволюционные) частушки — 2 года, 1936-й — а/с частушки, надругательство над портретами вождей, избиение коммунистов — 5 лет, 1936-й — к/p, террористическая агитация — песни, частушки — 3 года, 1937-й — пение а/с частушек — 5 лет; клевета на ВКП(б), а/с частушки — 10 лет, 1938-й — пение песен, дискредитирующих вождей — 10 лет.

В 1953 году в Архангельске молодого парня арестовали за то, что он, будучи навеселе, в гостях исполнил песню 30-х годов, которую слышал от отца, с такими словами: «Всероссийская коммуна разорила нас дотла, / А диктатура коммунистов нас до ручки довела. / Все раздеты, все разуты, / На посту солдаты в лаптях…» От сурового приговора его спасла только смерть «великого кормчего».

Похожий случай имел место и в Херсонской области осенью того же года. Согласно архивным документам, некто «Белей М. Ю. (1931 года рождения, украинец, образование 7 классов, член ВЛКСМ, инвалид, не работал) хранил и давал читать знакомым несколько националистических и религиозных книг, пародию на Интернационал, антисоветскую “Песню про Сталина”…»

Но и после кончины генералиссимуса получить срок было вполне реально.

Владимир Козлов в исследовании «Крамола и инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР» [5] указывает, что в период с 1956 по 1958 год в места не столь отдаленные отправилась не одна сотня человек, которым вменялось «хранение и распространение антисоветской литературы, в том числе дневников, переписанных от руки стихотворений и песен. » (курсив мой.-М. К.).

С приходом к власти Брежнева карательная политика смягчилась. Как сказал в одном из интервью известный бард Юлий Ким, «за пьяный застольный треп» срока уже не давали, «давали его за публичную критику режима».

* * *

Объектом запретов становились также экзотические ариетки Александра Вертинского, Изы Кремер и прочих «арлекинов». Советскому человеку рассказы про «лилового негра», нюхающих кокаин декадентов, всяких «китайчонков» и «притоны ночного Марселя» категорически чужды.

Что вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как вы…
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная,
И я знаю, что крикнув, вы можете спрыгнуть с ума.
И когда вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…

Все эта упадническая мишура (добавьте сюда и заморские танго с фокстротами) отвлекает граждан от главного — строительства нового коммунистического быта. Журнал «Пролетарский музыкант» (№ 5,1929 г.) заявлял без обиняков: Нам, пролетарским музыкантам, культработникам и комсомолу, нужно, наконец, лицом к лицу, грудь с грудью встретиться с врагом. Нужно понять, что основной наш враг, самый сильный и опасный, это — цыганщина, джаз, анекдотики, блатные песенки, конечно, фокстрот и танго… Эта халтура развращает пролетариат, пытается привить ему мелкобуржуазное отношение к музыке, искусству и, вообще, к жизни. Этого врага нужно победить в первую очередь. Без этого наше пролетарское творчество не сможет быть воспринято рабочим классом.

Ноты знаменитой песни Вертинского «Кокаинетка». Латвия, 1920-е

Обложка советского нотного сборника Н. А. Тагампицкого с репертуаром «песен улицы»

Не в чести у цензоров оказался и популярнейший на стыке старого и нового времени жанр «песни улицы». Сегодня их бы назвали «блатными». Видимо, эти песни запрещали, не желая подкидывать дровишек в и без того синим пламенем полыхающую преступность. Справиться с пожаром тотального бандитизма, воровства, хулиганства, проституции и наркомании власти смогли лишь на излете НЭПа.

23 июня 1924 года Сіаврепертком (секретным!) приказом уведомил местные отделения о «запрещении так называемого “жанра улицы” — “Песенок улицы” Тагамлицкого[5].