МУЗЫКАНТ В ЗАЗЕРКАЛЬЕ

докладе Хренникова не содержалось. Над моим отцом нависла

угроза исключения из Союза композиторов; этим неприятности

могли не ограничиться…

1 Здесь и далее текст выделен мной.

2 Это – политическое обвинение.

3 См. стенограмму Третьего пленума Союза композиторов (РГАЛИ, ф. 2077,

оп. I, ед.хр. 325, л. 19–20). В сокращенном виде, но с сохранением основного

обвинения, этот фрагмент выступления Хренникова опубликован в его же статье

«За новый подъем советской музыки» (Сов. музыка, 1949, №12, с. 50).

Отца фактически спас благородный и чрезвычайно умный человек

– Михаил Фабианович Гнесин, уже слышавший о Локшине, как о

талантливом композиторе, от М.В. Юдиной. Вот отрывок из речи

Гнесина, произнесенной им во время прений по хренниковскому

докладу. Начал Гнесин издалека:

«<…>Теперь я хочу сказать несколько слов о докладе Тихона

Николаевича. Я сомневаюсь, что<бы> кто-нибудь из нас хотел

попасть в положение Тихона Николаевича Хренникова. Читать

подобный доклад, содержащий калькуляцию ценностей,

предлагавшихся на Пленуме, это – страшно трудно. Кроме того,

тут, действительно, полного согласия никогда не может быть. На

каком-нибудь сочинении могут тогда разойтись суждения, и не

стоит тогда придираться по тем характеристикам, которые

показались недостаточно <сходящимися> с твоим мнением.

Но, все-таки, я хотел бы коснуться некоторых моментов в этом

докладе. Я считаю очень рискованным такое покаянное

упоминание об ошибках Секретариата. До меня тов. Анисимов, в

сущности, коснулся уже этого вопроса. Такого рода упоминания

об ошибках сейчас же наводят на мысль. Если по ошибке

пропустили такие-то не очень удачные вещи, то, может быть,

большое количество вещей не допустили на Пленум, которые

нисколько не хуже, а может быть, и лучше показанных. И я

считаю, что, может быть, было бы справедливо, чтоб если были на

просмотре в Секретариате такие хорошие вещи, которые по тем

или иным причинам не оказалось возможным показать на

Пленуме, то о них следовало упомянуть в докладе. Ведь это

гордость, что были еще хорошие произведения, в которых были

такие-то достоинства. Но то же самое, говоря о вещах, которые не

оправдали себя в концертном показе, непременно следовало

упомянуть о достоинствах, из-за которых эти вещи были приняты

и пропущены. НЕЛЬЗЯ ЖЕ ИЗОБРАЖАТЬ СЕБЯ

НЕПОМНЯЩИМИ ЛЮДЬМИ. ВЫ СЛУШАЛИ ВЕЩИ, ВЫ ИХ

ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО. ТАК ВЫ ИХ ЗА ЧТО-

НИБУДЬ ДА ХВАЛИЛИ!

Значит, в них есть высокое качество. Не может быть, чтобы в них

не было их качеств. И это, несомненно, так и есть. Я в данном

случае говорю о кантате Локшина. Можно иметь какое угодно

суждение о ней. НО ЕЕ ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ, КОГДА ОНА БЫЛА

ПОКАЗАНА В СЕКРЕТАРИАТЕ. Предположим, что после этого

она бы с треском провалилась, освистана была всем собранием. И

то, в сущности, вы должны были бы искать причины этому – а

может быть, ее еще раз исполнить, тем более, что исполнена она

была совершенно неудовлетворительно и показана в

неблагоприятных условиях. Но она вовсе не была освистана. Она

очень многим понравилась. Я не хочу сказать, что это и было,

может быть, лучшее произведение, которое вы недооценили.

Совсем нет. Но в нем есть отличные качества – хорошие темы.

Тематически материал является очень хорошим по качеству.

Полифоническое мастерство тоже есть. Может быть, там есть

просчеты в оркестровке. Но ведь вы слушали с партитурой. Люди

слушали, видели, что там есть недоработки, могли посоветовать

что-нибудь.

Должен сказать, что я Локшина видел всего два раза в жизни и

слышал, что он человек высоко талантливый и отнюдь не слабый в

оркестровке. Какие-то были недостатки, но были и большие

достоинства. Мне кажется, что справедливо было <бы> отметить и

недостатки, и достоинства, а не так жестко1 характеризовать вещь,

точно, ей Богу, композитор ввел в невыгодную сделку

Секретариат. Секретариат оказался виновным в том, что он

пропустил такую-то вещь! Вы вещь слушали, одобрили, в ней

были достоинства и недостатки, следовало отметить и то, и другое.

Иначе это несправедливо.

Я представляю себе – сам я написал какую-то вещь, мне после

этого опыта неудобно ее показывать в Секретариате. Если меня

побранят – пожалуйста, если похвалят – приятно, но ЕСЛИ

ПОХВАЛЯТ, А ПОТОМ ПУБЛИЧНО ЗАЯВЯТ, ЧТО ЭТА ВЕЩЬ

НЕ ТОЛЬКО ПЛОХАЯ, НО ЧТО ЭТО СТРАШНАЯ ОШИБКА,

ЧТО ЕЕ ПРОПУСТИЛИ – ЭТО, ПРОСТИТЕ, НЕ

ТОВАРИЩЕСКИЙ ПОДХОД. МНЕ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК

ЗАЯВИЛИ, ЧТО ПОСЛЕ ЭТОГО ОНИ НЕ ЗАХОТЯТ

ПОКАЗЫВАТЬ СВОИ ВЕЩИ.

Вот, в сущности, то, что я хотел сказать. Уже достаточно было

сказано, что мы не можем освоить всех проблем, и я не берусь

этого делать». (Аплодисменты).