Музыканты

Но конечно же не карикатурным фигурам обязана оперетта своим феноменальным успехом, а музыкальному одеянию, которое не одеяние даже, а суть. Никогда еще так вольно и мощно не разливалась со сцены цыгано-венгерская мелодика Кальмана. Кому какое дело до мелких расчетов Тассило, когда он рыдает под цыганскую скрипку: «Гей, цыган!», а разве помнишь о дурном характере Марицы, поющей свою блистательную выходную арию? И наплевать на скотскую глупость свиновода Зупана, коли он может закрутить вихревое «Поедем в Вараздин!». А огромные, захватывающие душу финалы, поразительные по вдохновению и мастерству!..

Кальман всю премьеру оставался тих, грустен и впервые ничего не записывал на манжетах или клочках бумаги.

- Что с тобой, милый? - с неиссякаемым терпением спросила Паула. - Почему ты опять невесел?

- Бедный отец! Я думаю о нем. Он так и не дожил до самой венгерской из моих оперетт.

Каждая новая оперетта на отечественную тему казалась Кальману «самой венгерской».

- Чудо, что он столько прожил. Ты продлил ему жизнь.

То была святая правда: старик Кальман, давно приговоренный к смерти, жил и жил вопреки всем диагнозам, прогнозам, опыту и мудрости медицины, словно на зло венским и будапештским эскулапам. Его держала напрягшаяся воля сына: подчиняясь непонятному наитию, Имре сам назначал лечение и режим, отменял предписания врачей, выбирал лекарства и год за годом отвоевывал у смерти своего отца - к вящему раздражению медицинских светил.

Кальман растроганно коснулся бледной руки Паулы.

- Я так ясно вижу: вот он подсчитывает, какой доход даст «Марица», вспоминает - мне в назидание - о примерном сыне Беле и просит округлить свой долг ровно до десяти тысяч ста восемнадцати шиллингов. Он был поэтом в коммерции и коммерсантом в поэзии.

- Ты истинный сын своего отца, Имре. Я не видела человека, в котором так гармонично и естественно сочеталась бы полная художественная раскованность с трезвым расчетом.

Кальман кисло поморщился: комплимент показался сомнительным.

Когда они выходили из театрального зала, к ним протиснулась молодая, броско элегантная, какая-то профессионально красивая дама, дружески кивнула Пауле и ударила Кальмана веером по плечу.

- Неужели, Имре, я такая дура?

- При чем тут ум? - в нем не было и тени смущения. - Дело в характере.

- Попался, попался! - рассмеялась дама. - Сразу понял, о чем речь. Вы опасный человек, Имре, с вами надо держать ухо востро, а язык на привязи!

И, снова тепло улыбнувшись Пауле, она сбежала по мраморным ступеням лестницы к поджидавшему ее седоватому господину с меховой накидкой в руках.

- Кто это? - с любопытством спросила Паула.

- Агнесса Эстергази. Фильмовая звезда… Да ведь нас знакомили у Легара! Ты забыла?

- Теперь вспоминаю, - Паула провожала Агнессу заинтересованным и добрым взглядом. - Она узнала себя в Марице?

- Это нетрудно. Я использовал ее словечки. К тому же взбалмошность, капризы…

- Похоже, ты неплохо ее знаешь?

- Кто не знает Агнессу? На то она и звезда.

- Она настоящая Эстергази?

- Самая настоящая. Из тех Эстергази, что уцелели при крушении Габсбургов. Кинематограф - ее призвание, а не средство к жизни.

- Зачем же ты высмеял такую славную женщину?

- Господи, для нее это дополнительная реклама. Вся Вена будет болтать: видели Марицу? Это вылитая Агнесса Эстергази. Я уверен, что она не сердится.

- Я тоже так думаю.

Похоже, Паула гордилась им, как мать сыном, успешно сдавшим государственные экзамены. «Да ты стал совсем взрослым, мой мальчик!» - говорил ее взгляд. Кальману стало не по себе: она будто видела его насквозь и дальше - в перспективе грядущих лет, куда он не мог, да и не осмеливался, заглянуть…

ИМПЕРАТОР

Это случилось на генеральной репетиции «Принцессы цирка», которую вел король венской оперетты, герой-любовник, режиссер и директор театра «Ан дер Вин» красавец Губерт Маришка.

- Эта ария героини лишняя, - безапелляционно заявил кумир Вены.

- Мне хочется оставить ее, Маришка, - посасывая незажженную сигару, проговорил Кальман. - Ты же знаешь, я сам постоянно стремлюсь к сокращениям, но…

Маришка в черном плаще и шелковой полумаске так посмотрел на Кальмана, что тот осекся. Не отводя глаз, Маришка сложил ноты вдвое и отшвырнул прочь.

- Начали!..

- Минутку, - не повышая голоса, произнес Кальман. - Я произведу еще сокращение.

Он подошел к пюпитру, снял ноты, вынул тетрадку и разорвал ее на четыре части.

- Как?.. Вы снимаете главную арию мистера Икс? - ошеломленно проговорил дирижер.

- Да… Продолжайте!

Казалось, Маришка то ли кинется на Кальмана, то ли потеряет сознание, он был белее пластрона своей сорочки.

- Кальман!.. - произнес он сдавленным голосом.

- Да, Маришка?

- Это лучшее, что ты создал.

- Мне это многие говорили, - равнодушно пробурчал Кальман. - Не задерживайте репетицию. У меня нет времени.