Музыкофилия: Сказки о музыке и о мозге

В момент, когда мы намеренно, сознательно начинаем думать о музыке, в нашем мозгу активируются не только слуховая и моторная зоны, но и лобная зона коры мозга, отвечающая за выбор и способность к планированию. Подобное сознательное музыкальное воображение играет решающую роль в жизни профессиональных музыкантов – именно оно спасло Бетховена от творческого бесплодия и безумия после того, как он оглох и уже больше не мог слышать никакую музыку, кроме той, что играла у него внутри[51] [52].

Конечно, многие люди точно так же могут сознательно проигрывать музыкальные произведения у себя в голове. И тем не менее, мне кажется, что для большинства из нас музыкальное воображение имеет скорее спонтанный характер. Иногда песня просто возникает в голове; и бывает так, что навязчивая мелодия какое-то время может тихо звучать в нашем сознании, и мы даже не обратим на нее внимания. Не каждый одарен сознательным музыкальным воображением, но бессознательным, несомненно, обладает каждый.

Бессознательное м.в. всегда связано с интенсивными и многократно повторяемыми мелодиями. Со мной такое часто бывает: я влюбляюсь в какого-нибудь композитора и слушаю его музыку снова и снова, почти без остановок, недели и месяцы напролет, до тех пор, пока какой-нибудь другой исполнитель не вытеснит его из моего сознания. За последние пол года такое случалось со мной трижды: сначала мой мозг заполняла опера Леоша Яначека «Енуфа», после того, как я услышал ее в постановке режиссера Джонатана Миллера; композиции из «Енуфы» продолжали затапливать мое воображение, даже врывались в мои сны, на протяжении двух месяцев; я купил диски с записью оперы и слушал их снова и снова. Потом я переключился на нечто совершенно иное, после того, как мой пациент, Вуди Гейст, спел для меня а-капелло со своей джаз-группой, «Grunyons». Они заинтриговали меня, хотя до этого я никогда особо не интересовался музыкой подобного рода; я слушал альбом его группы снова и снова, и музыка из «Енуфы» вдруг перестала играть в моем внутреннем концертном зале, замещенная песней «Shooby Doin’» группы «Grunyons». И совсем недавно я опять «сменил пластинку» – на Леона Флейшера, и его интерпретации Бетховена, Шопена, Баха, Моцарта и Брамса вытеснили из моей головы группу «Grunyons». Если вы спросите меня, что общего между «Енуфой», «Shooby Doin» и «Хроматической фантазией и фугой» Баха, мне придется признать, что, пожалуй, ничего – ни музыкально, ни эмоционально[53]. Их объединяет только одно – все три эти мелодии бомбардировали мои уши и сознание, и музыкальные «цепочки» моего мозга были перегружены, перенасыщены ими. В таком перегруженном состоянии мозг, кажется, был готов снова и снова играть одну и ту же композицию без перерывов и без всякой внешней стимуляции. От подобных постоянных повторений одной и той же мелодии мы иногда получаем почти столько же удовольствия, сколько и от прослушивания реальной музыки; и потом – такие непроизвольные концерты у нас в голове редко бывают слишком уж навязчивыми, как правило мы можем их контролировать[54].

В определенной степени, этот вид музыкального воображения, вызванный внешней перегрузкой музыкального фона, является, пожалуй, наименее личным и наименее значительным видом «музыки в голове». Но с другой стороны, мы ступаем на гораздо более интересную и таинственную территорию, когда в нашем сознании без всякой видимой причины вдруг начинает играть музыка, которую мы не слышали и о которой не вспоминали уже много лет. «Почему именно эта мелодия и почему именно сейчас?» – спрашиваем мы себя. Иногда причина или ассоциация очевидна – или кажется таковой.

Сейчас, когда я пишу эти строчки, в Нью-Йорке, в середине декабря, город полон рождественских деревьев и менор. Я старый еврей-атеист, и я всегда говорю, что все эти вещи для меня ничего не значат, на самом же деле всякий раз, когда я слышу ханукальные песни, на сетчатке моих глаз тут же возникает образ меноры, хочу я этого или нет. Возможно, в этих образах скрыто гораздо больше эмоций и смысла, чем мне кажется, даже если они имеют преимущественно сентиментальный и ностальгический окрас.

Но этот декабрь так же отмечен одной гораздо более мрачной композицией, или даже серией композиций; тех самых, что играют на заднем фоне моего сознания. Мой брат тяжело болен, и одна лишь мысль о его болезни причиняет мне боль и вгоняет в тоску, сопровождаемую десятками тысяч мелодий, одна из которых «Каприччио на отъезд возлюбленного брата» Баха.