В течение нескольких недель, пока я наблюдал этого больного, в его состоянии произошла странная эволюция. Экспираторная фонация приобрела некий мелодический оттенок монотонного речитатива, бормотания, похожего на просодику[98] тихой неразборчивой речи. При том, что мистер Р. стал раскачиваться еще сильнее, он стал похож на бормочущего молитву правоверного иудея. И действительно, спустя пару недель я смог разобрать в этом бормотании ряд еврейских слов, что еще больше утвердило мое впечатление. Но когда я спросил об этом мистера Р., он ответил, что, хотя это действительно еврейские слова, они выбраны наугад, просто для того, чтобы заполнить чем-то просодические и мелодические требования дискинезии. Но, несмотря на случайный подбор слов, эти странные действия доставляли мистеру Р. глубокое удовлетворение и позволяли ему чувствовать, что он «делает что-то осмысленное», а не является просто жертвой физического автоматизма.
Мне захотелось документально зарегистрировать эти сцены, и однажды я захватил в клинику магнитофон. Я услышал бормотание мистера Р., как только вошел в вестибюль. Но, как выяснилось, я ошибся, ибо в палате шла субботняя служба. Молился не мой пациент, а раввин.
Вероятно, у раввина ритмичное бормотание побуждало тело совершать содружественные толчкообразные движения, но у мистера Р. все происходило наоборот. Он стал молиться из-за того, что к этому его побудили непроизвольные движения, физиологически обусловленные дискинезией.
Такой автоматизм, как у мистера Р., может иногда использоваться и для общения, как о том написал мне Кен Кессель, социальный работник. Он работал в интернате для престарелых с пожилым, страдавшим старческой деменцией больным по имени Дэвид.