Музыкофилия

В больницу мне принесли запись скрипичного концерта Мендельсона в ми миноре. Это была единственная музыка в моем распоряжении, и я прокручивал ее практически беспрерывно в течение двух недель. Однажды, когда я встал, концерт вдруг живо зазвучал у меня в голове. В тот же миг ко мне вернулись ритм и мелодия ходьбы, и вместе с этим ощущение ноги, как неотъемлемой живой части тела. Я внезапно «вспомнил», как надо ходить.

Нейронные связи, отвечавшие за умение ходить, были еще очень хрупкими и легко истощались. Через полминуты уверенной ходьбы внутренняя музыка – живо звучавший в моей голове скрипичный концерт – вдруг стихла, словно адаптер сняли с пластинки, в тот же момент прекратилась и свободная ходьба. Потом, когда я немного отдохнул, ко мне снова вернулось чувство единства музыки и способности к движению.

После того несчастного случая я задумался, не происходит ли то же самое и с другими людьми. Не прошло и месяца, как мне нужно было осмотреть пациентку из дома престарелых – пожилую женщину с парализованной левой ногой. Эта больная перенесла сложный перелом левого бедра, операцию, а потом много недель неподвижно лежала в гипсе. Операция прошла успешно, но нога оставалась неподвижной и бесполезной. Никаких анатомических или неврологических причин для паралича не было, но больная сказала мне, что не представляет, как двигать ногой. Я спросил ее, могла ли она хоть раз двигать ногой после операции. Подумав, женщина ответила, что да, такое было один раз, на рождественском концерте, когда нога начала двигаться «сама собой» под звуки ирландской джиги. Для меня этого было достаточно; стало ясно, что в данном случае музыка может играть роль активатора. Мы начали бомбардировать больную танцевальными мелодиями, в особенности ирландскими джигами, и воочию убедились в том, как «парализованная» нога реагирует на музыку. Для восстановления потребовалось несколько месяцев, так как мышцы ноги успели атрофироваться; тем не менее с помощью музыки больная смогла наслаждаться не только автоматическими двигательными ответами – к которым вскоре присоединилась и ходьба, – но и извлекать из них способность совершать произвольные движения. В конце концов женщина снова овладела ногой, в которой полностью восстановились чувствительность и движение.

Более двух тысяч лет назад Гиппократ писал о людях, получивших переломы бедер в результате падения. В те времена, когда не знали, что такое остеосинтез, лечение заключалось в длительной иммобилизации (обездвиживании конечности) и постельном режиме. В таких случаях, писал отец медицины, «у больных подавляется всякое представление о том, как надо стоять или ходить». В наши дни, с приходом эры функциональной визуализации мозга, был выяснен неврологический механизм такого «подавления»[101]. Подавление и торможение активности нейронов отмечаются не только на периферии, в нервных элементах поврежденных сухожилий и мышц, и, возможно, в спинном мозгу, но и в головном мозгу, в тех его отделах, которые отвечают за представление о «схеме тела» в центральной нервной системе. А. Р. Лурия, в адресованном мне письме, назвал это явление «центральным резонансом периферического повреждения». Пораженная конечность может потерять свое место в схеме тела – и другие представительства тотчас заполняют образовавшуюся пустоту. Если это происходит, то конечность не только утрачивает свою функцию, она начинает казаться не принадлежащей данному индивиду – управление такой конечностью воспринимается как манипуляция неодушевленным предметом. Для лечения надо привлекать системы восприятия других модальностей, и музыка – лучше других раздражителей – может запустить поврежденную или заторможенную двигательную систему.

Будь это пение бурлацкой песни на склоне горы или мысленное воспроизведение скрипичного концерта Мендельсона в больничной палате, для меня был важен ритм или метр музыки. То же самое касается моей пациентки со сломанным бедром. Важен ли в этом деле только ритм, или свою роль в восстановлении функции играет и мелодия, ее движение, ее момент?

Помимо повторяющихся движений ходьбы и танца музыка может стимулировать способность к организации выполнения сложных последовательностей действий, а также помогать удерживать в голове большие объемы информации. Такова повествовательная или мнемоническая сила музыки. Особенно отчетливо эта сила проявилась у моего больного доктора П., который утратил способность распознавать даже самые простые предметы, несмотря на полную сохранность зрения. (Вероятно, у него была ранняя зрительная форма болезни Альцгеймера.) Он не мог распознать перчатку или цветок, когда я давал ему эти предметы, а однажды он даже принял собственную жену за шляпу. Из-за этой болезни доктор П. стал полным инвалидом, но со временем он обнаружил, что может справляться со своими повседневными проблемами, если организует их в песенной форме. Его жена писала мне: