Музыкофилия

Несомненно, что у человека существует универсальная подсознательная склонность укладывать в определенный ритм даже последовательность одинаковых звуков, следующих друг за другом с одинаковыми интервалами. Нейробиолог и страстный любитель барабана Джон Иверсен давно это заметил. Например, мы слышим сигналы электронных цифровых часов как «тик-так, тик-так, тик-так», хотя на самом деле они производят иной звук: «тик, тик, тик, тик». Приблизительно то же самое чувствует человек, помещенный в периодически меняющееся сильное магнитное поле катушки магнитно-резонансного томографа. Оглушительные монотонные последовательности ударов больших машин самопроизвольно складываются в подобие вальса, группируясь по три удара, а иногда – по четыре или по пять[104]. Создается впечатление, что мозг накладывает свой собственный ритмический паттерн на предъявляемые звуки, даже если в их последовательности объективно отсутствует какой-либо паттерн. Это относится не только к временному рисунку, но и к рисунку тональному. Мы склонны приписывать мелодию звуку движущегося поезда (чудесный пример этого феномена, поднятый до уровня высокого искусства, мы находим в книге Артюра Онеггера «Пасифик 231») или слышим мелодию в других механических шумах. Одна моя знакомая считает, что жужжание ее холодильника напоминает музыку Гайдна. У некоторых людей с музыкальными галлюцинациями они сначала появляются как усложнение механического шума (как в случаях Дуайта Мамлока и Майкла Сандью). Лео Рэнджелл, еще один больной с музыкальными галлюцинациями, рассказывал о том, как элементарные ритмические звуки становились для него песнями и колокольным звоном. У Соломона Р. (см. главу 17) ритмичные движения тела вызывали звучание религиозных песнопений. Сознание этих людей придавало смысл тому, что в противном случае было бы лишенным смысла звуком или движением.

В своей превосходной книге «Музыка и мозг» Энтони Сторр подчеркивает, что во всех обществах первичная функция музыки заключается в коллективизме и объединении, она объединяет и связывает людей. Во всех культурах люди, собираясь вместе, пели и танцевали. Можно легко представить себе, как они делали это сотни тысяч лет назад, сидя вокруг костра. Эта первичная роль музыки в наши дни в значительной степени утрачена. Теперь у нас есть особый класс композиторов и исполнителей, а мы, все остальные, превратились в пассивных слушателей. Мы идем на концерт, в церковь, на музыкальный фестиваль для того, чтобы переживать музыку как род социальной активности, испытать коллективное волнение, ощутить музыкальную связь и единение с другими людьми. В такой ситуации музыка является коллективным переживанием и, как мне кажется, средством единения, «брака» нервных систем разных индивидов, «нейрогамией», если воспользоваться излюбленным словом ранних месмеристов.

Единение достигается ритмом – не только слышимым, но и проникающим внутрь, целиком и полностью овладевающим человеком, причем одинаково у всех присутствующих. Ритм превращает слушателей в участников, делает слушание активным и двигательным, синхронизирует мозг и сознание (и, так как восприятие музыки всегда эмоционально, синхронизирует и «души») всех участников. В этой ситуации трудно остаться сторонним наблюдателем, сопротивляясь ритму пения и танца.

Я видел это, когда привел своего пациента Грега Ф. на концерт по случаю Благословения Усопших в Мэдисон-сквер-гарден в 1991 году[105]. Музыка и ритм захватили всех буквально за считаные секунды. Вся огромная арена пришла в движение, восемнадцать тысяч человек танцевали, перемещались синхронно с музыкой. У Грега была большая опухоль, лишившая его памяти и спонтанности поведения. В течение многих лет он страдал амнезией и не реагировал ни на какие внешние раздражители, за исключением музыки. Однако ритм барабанного боя и движений толпы захватил и его. В такт музыке он хлопал в ладоши и речитативом выкрикивал название своей любимой песни: «Tobacco Road!», «Tobacco Road!». Поначалу я «наблюдал» происходящее, но и я не смог просто остаться сторонним наблюдателем. Непроизвольно я тоже начал двигаться, притоптывать, хлопать в ладоши в такт музыке и вскоре потерял свою обычную невозмутимость и зажатость и начал танцевать вместе с толпой.

Августин в «Исповеди» описывает, как однажды он пришел на бои гладиаторов в сопровождении знатного молодого человека, питавшего отвращение к этому развлечению «черни». Но, когда толпа возбудилась, когда она начала скандировать, реветь и ритмично топать ногами, молодой человек не выдержал и присоединился к толпе – восторженно и самозабвенно, как и все остальные. У меня тоже сохранились воспоминания подобных переживаний, но в религиозном контексте, хотя я в целом лишен религиозной веры и религиозного чувства. Когда я был мальчиком, я любил праздник Торы, который даже в нашей строгой ортодоксальной семье отмечался с экстатическим пением и танцами вокруг синагоги.