Музыкофилия

Больные, страдающие болезнью Гентингтона, у которых рано или поздно развиваются интеллектуальные и поведенческие расстройства (помимо хореи), также получают большую пользу от танцев – как, впрочем, и от любых лечебных или спортивных движений с определенным ритмом или «кинетической мелодией». Один человек написал мне о своем зяте, страдающем болезнью Гентингтона: «Кажется, что он раз за разом попадает в какой-то поведенческий капкан, как будто он не может отделаться от какой-то одной мысли, и это лишает его способности двигаться – он словно прирастает к месту и начинает бесконечно повторять одну и ту же фразу». Тем не менее этот больной умеет играть в теннис, и только игра освобождает его из «поведенческих капканов», но лишь на время самой игры.

Больные с разнообразными двигательными расстройствами также могут усваивать ритмические движения и кинетическую мелодию от животных; так, например, лечебная верховая езда оказывается необычайно эффективной у больных паркинсонизмом, синдромом Туретта, хореей и мышечной дистонией.

Всю свою жизнь Ницше интересовался взаимоотношениями искусств, особенно музыки и физиологии. Он говорил о «тонизирующем» эффекте – о способности музыки возбуждать нервную систему, в частности, при состояниях физиологической и психологической депрессии (сам Ницше часто впадал в состояние тяжелой физиологической и психологической депрессии, так как страдал тяжелой мигренью).

Говорил Ницше и о «динамическом», подталкивающем эффекте – о способности музыки побуждать к движению, поддерживать и регулировать его интенсивность. Ницше был уверен, что ритм способен направлять и упорядочивать поток движения (а также поток эмоций и мыслей, который он считал не менее динамичным и моторным, нежели поток мышечных движений). Ритмическая живость и изобилие, полагал Ницше, наиболее естественно выражаются в виде танца. Свое философствование он называл «пляской в цепях» и считал, что наилучшим стимулом для такой пляски является великолепно организованный ритм музыки Бизе. На концерты его музыки Ницше всегда брал с собой блокнот, утверждая, что Бизе делает его хорошим философом[115].

Я читал заметки Ницше о физиологии и искусстве много лет назад, еще будучи студентом, но его лаконичные блестящие формулировки из «Воли к власти» буквально ожили для меня, когда я пришел в «Бет Абрахам» и воочию увидел несравненную силу музыки, мощь ее воздействия на перенесших летаргический энцефалит больных; увидел способность музыки «пробуждать» их на всех уровнях: вырывать их из сонливости к бодрствованию, побуждать к нормальным движениям, избавляя от оцепенения, и совершенно сверхъестественным образом воскрешать в них живые эмоции, воспоминания и фантазии, возрождать личность, что до этого казалось делом решительно невозможным. Музыка делала все, что впоследствии делала леводопа, и даже более того – но только в тот короткий промежуток времени, когда она звучала и, может быть, еще несколько минут после. Метафорически можно сказать, что музыка была протезом дофамина для поврежденных базальных ганглиев.

Больной паркинсонизмом нуждается в музыке, так как только она – строгая, но просторная, гибкая и живая – может вызывать точно такие же ответы. Больной нуждается не только в метрической структуре ритма и свободном движении мелодии – в ее рисунке и траектории, ее взлетах и падениях, ее напряжении и свободе, – он нуждается также в «воле» и преднамеренности музыки, именно они возвращают больному свободу овладения собственной кинетической мелодией.

21 Фантомные пальцы: случай однорукого пианиста

Несколько лет назад я получил письмо от пианистки Эрны Оттен, которая когда-то училась у венского музыканта Пауля Витгенштейна. Витгенштейн, писала Эрна Оттен,

«потерял на Первой мировой войне правую руку, но я не раз видела, как он работает культей правой руки всякий раз, когда мы обдумывали аппликатуру для новой пьесы. Он не раз говорил мне, что я должна доверять его выбору, потому что он чувствует каждый палец своей несуществующей правой руки. Временами мне приходилось буквально заставлять себя спокойно сидеть рядом с ним, когда он закрывал глаза, а его культя принималась судорожно дергаться. Это происходило еще много лет спустя после того, как он потерял руку».

В постскриптуме Эрна написала: «Его выбор расстановки пальцев всегда был наилучшим!»