Музыкофилия

Неврологи часто говорят о «речевой области» в премоторной зоне лобной доли доминирующего (как правило, левого) полушария головного мозга. Повреждение одного участка этой области – участка, открытого французским неврологом Полем Брока в 1862 году, – в результате инсульта, дегенеративного заболевания или травмы приводит к моторной афазии, к потере способности продуцировать речь. В 1873 году Карл Вернике описал в левой височной доле другую речевую область – поражение этой области приводит к затруднению понимания речи, к «сенсорной» афазии. Приблизительно в то же время было установлено, что поражение мозга может также привести к нарушению способности к продукции и восприятию музыки – к амузии – и что у некоторых больных могут присутствовать и афазия, и амузия одновременно, а у других – только афазия без амузии[92].

Мы, люди, – лингвистический вид, мы обращаемся к языку всякий раз, когда нам необходимо выразить свои мысли, и обычно в таких случаях язык немедленно оказывается в нашем распоряжении. Но для людей, страдающих афазией, неспособность к вербальному общению может привести к невыносимой подавленности и изоляции. Еще хуже то, что другие часто считают таких больных идиотами, не считают их личностями только потому, что они не могут говорить. Но все, возможно, изменится после открытия того, что многие из таких больных сохраняют способность петь, причем не просто мурлыкать мелодии, а и петь тексты – оперных арий, гимнов и песен. Тогда инвалидность, отрезанность от жизни приобретают совсем другой характер, и хотя, конечно, пение – это не пропозициональная речь, оно все же является базовым средством экзистенциальной коммуникации. Пение не только помогает сказать: «Я жив, и я здесь, с вами», но и выражает те мысли и чувства, которые в данной ситуации не могут быть выражены речью. Способность петь является для таких пациентов большим подспорьем, так как показывает им, что их способность к речи утрачена не безвозвратно, что слова где-то «здесь», хотя и требуется музыка, чтобы извлечь их из не доступного другими путями хранилища. Осматривая больных с моторной афазией, я часто пою им «Happy Birthday». Практически все (часто к собственному безмерному удивлению) начинают подпевать мелодией, а половина поет и слова[93].

Сама по себе речь – это не просто слова, выстроенные в соответствующую последовательность; у речи есть модуляции, интонации, темп, ритм и «мелодия». Язык и музыка опосредуются механизмами фонации и артикуляции, рудиментарными у остальных приматов. Оба механизма зависят от характерных только для человека мозговых процессов, позволяющих анализировать сложные, быстро меняющиеся потоки звуков. И тем не менее представительства речи и пения в мозгу не совпадают (хотя и в какой-то мере перекрываются)[94].

Больные с так называемой застывшей афазией страдают нарушением не только грамматики и словаря, но «забывают» или утрачивают чувство модуляции или ритма речи; отсюда возникает разорванный, немузыкальный телеграфный стиль речи, сохраняющейся только как бесцветная последовательность доступных больному слов. Именно такие больные получают наибольшую пользу от музыкальной терапии. Они приходят в восторг, когда им удается петь положенные на музыку стихи. В пении они не только обнаруживают, что им доступны слова, но и что им доступен и модулированный речевой поток (при условии, конечно, что эти модуляции жестко заданы песенным ритмом)[95].

То же самое может быть справедливо и для другой формы афазии – так называемой динамической афазии, когда затруднено не построение предложения, а начало речевой продукции. Больные с динамической афазией могут говорить очень скупо, но при этом строят синтаксически правильные предложения – в тех случаях, когда вообще сохраняют способность говорить. Уоррен и соавторы описали одного пожилого мужчину с легкой дегенерацией лобной доли и тяжелой динамической афазией. У этого больного, тем не менее, остались ненарушенными музыкальные способности. Больной играл на фортепьяно, читал и писал музыку и участвовал в еженедельных спевках хора. Больной был способен и декламировать. Уоррен пишет: «Он мог прочитать выбранный наугад пассаж из Торы, используя повышенные интонации, отличные как от пения, так и от обычного чтения. Эти интонации он использовал только для декламации».