Мы

Разумеется, последовали бессонные ночи, слезы и обвинения, но времени на нервный срыв у меня не было. Кроме того, Алби заканчивал свои «занятия» по искусству и фотографии и возвращался усталым после трафаретной печати или обжига горшка, поэтому мы соблюдали осторожность, выводили на прогулку нашего пса, стареющего и страдающего от газов лабрадора по кличке Мистер Джонс, отходили на какое-то расстояние от дома и шипели над его головой в полях:

— Поверить не могу, что ты преподнесла мне такой сюрприз!

— Ничего я не преподносила, я чувствовала это уже много лет.

— Но ты ничего не говорила.

— Это совсем не обязательно.

— Преподнести сюрприз, тем более в такое время…

— Прости, я старалась быть честной…

— Я все же думаю, нам следует отменить Большое турне…

— С какой стати?

— Ты все еще хочешь поехать? С этим мечом, зависшим над нами?

— Думаю, да…

— Похоронный кортеж, путешествующий по Италии…

— Совсем не обязательно. Может быть и весело.

— Если хочешь отменить отели, то нужно это делать сейчас.

— Я только что сказала, что хочу поехать. Почему ты никогда не выслушаешь?..

— Потому что, если ты действительно живешь в аду…

— Не впадай в мелодраму, милый, это не поможет.

— Не знаю, зачем ты это предложила, если не хотела…

— Но я хотела и до сих пор хочу! — Она остановилась, взяла меня за руку. — Давай отложим другие решения до осени. Отправимся все вместе путешествовать, проведем фантастическое время с Алби…

— А потом вернемся и распрощаемся? Тебе даже не придется распаковывать чемодан, просто зашвырнешь его в такси — только тебя и видели…

В этом месте она обычно вздыхала и брала меня под локоть, как будто ничего не случилось.

— Там видно будет. Посмотрим, как все получится.

И мы вели Мистера Джонса домой.

20. Карты

Маршрут сформировался: Париж, Амстердам, Мюнхен, Верона, Венеция, Флоренция, Рим и Неаполь. Конечно, моей жене довелось побывать почти во всех этих городах, совершая эпическую одиссею, во время которой она, прежде чем поступить в школу искусств, в течение нескольких лет курила марихуану, целовалась с местными парнями, работала официанткой, гидом, няней. В первые дни нашего романа, когда моя работа и ничтожные финансы позволяли, мы иногда летели дешевым рейсом в какой-нибудь европейский город; и при виде скамейки, бара или кафе Конни пускалась в воспоминания о тех временах, когда она с друзьями целую неделю, которую они провели на Крите, спали на пляже, или рассказывала о дикой вечеринке на заброшенной фабрике недалеко от Праги, или о безымянном юноше, в которого она безумно влюбилась в 1984-м в Лионе, — механике с завода «Ситроен», пропахшего машинным маслом, с сильными руками и сломанным носом. Я обычно улыбался, хоть и с трудом, старался сменить тему, но «повидать мир» для Конни означало что-то другое. Была там, поимела его — так мы шутили. Европа означала первую любовь и закаты, дешевое красное вино и самозабвенные объятия.

Подобного путешествия мне в свое время не устроили, частично из-за отца, ярого патриота, негодовавшего, что мир отказывается подчиниться, освоить приличный английский и жить, как мы. Всё, даже с отдаленным намеком на «иностранное», вызывало у него подозрение: оливковое масло, метрическая система, ресторанная еда, йогурты, мимы, покрывала, удовольствия. Его ксенофобия не ограничивалась одной Европой; она приняла международный характер и не знала границ. Когда мои родители приехали в Лондон, чтобы отпраздновать мою докторскую диссертацию, я совершил ошибку, решив изобразить из себя космополита, и отвел их в китайский ресторан в Тутинге. «Чианг-Май» отвечал основным ресторанным критериям отца в том плане, что был пугающе дешевым и беспощадно освещенным («чтобы было видно, что за дрянь ты ешь!»), тем не менее я до сих пор помню выражение его лица, когда ему вручили пару деревянных палочек. Он наставил их на официанта, словно нож-финку. «Нож и вилку. Нож. И. Вилку».

Разумеется, мы спорили. О туннеле под Ламаншем он отзывался так: «Все равно что оставить входную дверь открытой». Что, по его мнению, могло случиться? — поинтересовался я. Что в Фолкстон, Кент, хлынет мародерствующая толпа тореадоров, трактирных официантов и торговцев луком? Если по справедливости, то отец потерял своего отца в Бельгии в 1944-м, и, наверное, это обстоятельство в какой-то степени оправдывает его враждебность, хотя она иррациональна для такого рационального человека. Для моего отца «заграница» означала странное, неизвестное место, где молоко имеет подозрительный привкус и не скисает неестественно долгое время.