К тому времени, как Алби достигнет моего возраста, я уже буду на том свете или в лучшем случае сидеть, забаррикадировавшись, в своем жилом модуле с запасом провизии до конца жизни. А снаружи останутся огромные, плохо управляемые фабрики, где рабочие почитают за счастье получить право на восемнадцатичасовой рабочий день за оплату труда ниже прожиточного минимума; отработав смену, счастливчики натягивают противогазы, чтобы пробиться сквозь толпы безработных, у которых валютой служат цыплята-мутанты и старые жестянки, и возвращаются в крошечные, перенаселенные хибары в гигантских каменных мешках мегаполисов, где атмосфера душная от полицейских дронов, а подрывы автомобилей, тайфуны и аномальные грозы с градом стали настолько привычным делом, что об этом даже не стоит и говорить. Тем временем в позолоченных — не метафорически, а буквально — башнях, вздымающихся ввысь над канцерогенным смогом, олигархи, знаменитости и крупные дельцы глядят в окна с пуленепробиваемыми стеклами, принимают коктейли в странных бокалах из рук услужливых роботов-официантов и смеются звонким смехом, а где-то там, внизу, в адском смрадном котле, в котором кипят на медленном огне насилие, бедность и отчаяние, — мой сын, Алби Петерсен, странствующий менестрель, со своей гитарой и живым интересом к фотографии, по-прежнему отказывающийся надевать приличный пиджак.
152. Наследуемость
— Так ты утверждаешь, — сказала Конни, оторвавшись от своего романа, — что будущее, в сущности, нечто вроде «Безумного Макса»?
— Ну, не в точности. Но вполне может иметь некоторые элементы фильма.
— Значит, «Безумный Макс» — это почти документальное кино…
— Я только хочу сказать, что в будущем условия могут оказаться не столь благоприятными по сравнению с теми, в которых росли мы. Мечта о прогрессе умерла. Твои родители грезили о кемпингах на Луне. Мы… мы должны привыкнуть к альтернативному представлению о будущем.
— И ты хочешь, чтобы Алби выбирал сертификат об окончании средней школы, исключительно основываясь на видении мира по версии «Безумного Макса».
— Не надо меня дразнить. Я хочу, чтобы он изучал предметы, полезные и практичные; я хочу, чтобы он делал именно то, чем сможет заработать себе на кусок хлеба.
— Ты хочешь, чтобы он жил в позолоченной башне. И чтобы у него был слуга-робот.
— Я хочу, чтобы он стал успешным, — сказал я. — Неужели это так зазорно — желать своему сыну счастья?
— Нашему сыну.
— Нашему сыну.
Тем временем у Алби дела обстояли отнюдь не блестяще. Вместо того чтобы вселить в его душу покой, сельская местность приводила его в бешенство. Он не проявлял ни малейшего интереса к заучиванию латинских названий наиболее распространенных в Британии птиц, а лягушачья икра, которую я специально для него раздобыл, явно не произвела на него должного впечатления. Он скучал по своим друзьям, по кинотеатрам, по верхним этажам автобусов; он скучал по возможности есть чипсы на качелях на игровой площадке. Но разве сельская местность уже сама по себе не является одной огромной игровой площадкой? Очевидно, нет. Алби ходил на прогулки с большой неохотой, бросая недовольные взгляды на певчих птиц, сшибая по пути головки цветов. Если бы он мог сжечь дотла всю эту пасторальную картинку, то с удовольствием это сделал бы. В школе его оценки были позорно низкими — впрочем, так же, как и отчеты о его поведении. Он не желал работать, не желал сосредоточиваться, а иногда даже прогуливал уроки. Конни, несмотря на некоторую озабоченность, относилась к происходившему достаточно легко, но меня все это до крайности раздражало и шокировало. Да, я, конечно, не рассчитывал на то, что послушание передается по наследству, но и решительно не ожидал вызовов к директору, а также грозных записок домой. Собственный сын застал меня врасплох. Я не ожидал, что он будет таким, совершенно непохожим на меня. И самым неприятным было то, что, как ни парадоксально, он этим даже гордился.
Я не выходил из себя, ну разве что изредка; более того, меня разочаровывал не
— Алби, неужели ты не умеешь выполнять письменное деление столбиком? Это же основы основ.
— Я могу это сделать, только не совсем так.
— Значит, ты пишешь четыре, а три переносишь сюда.
— Мы так больше не делаем, ничего никуда не переносим.
— Но
— А теперь уже нет. Теперь все по-другому.
— Алби, есть только один способ производить деление, причем именно такой.
— А вот и нет!