Мы

Справедливости ради нужно сказать, что очень многие культурные мероприятия доставляли мне удовольствие, особенно кино (теперь мы называем их «фильмами»), совершенно отличавшееся от эскапистской жвачки, которую я предпочитал раньше и где не было места межзвездным перемещениям, серийным убийцам, вышедшим на охоту, или бомбам с часовым механизмом. Теперь мы ходили в кинотеатры, чтобы читать. Маленькие независимые киношки продавали кофе, морковные кексы и крутили иностранные фильмы о жестокости, бедности и горе; редкая обнаженка, частое зверство. Почему, удивлялся я, людям интересно смотреть на то, что в действительной жизни довело бы их до отчаяния? Разве искусству не следует развлекать, смешить, дарить чувство покоя или радостного волнения? Нет, отвечала Конни. Выставление всего этого напоказ приводит к пониманию. Только глядя на серьезнейшие жизненные невзгоды, мы можем их понять и справиться с ними. Вот мы и неслись рысцой, чтобы понаблюдать в очередной раз, как один человек бесчеловечно поступает с другим человеком. Кстати, мы также посещали и рок-концерты — мою жену забавляло, когда я произносил слово «рок-концерт», — и я вовсю старался, прыгал, издавал шумы, когда было велено.

А еще оперы. У Конни был друг, который работал в опере, — разумеется, как же иначе, — и мы получали дешевые билеты на Верди, Пуччини, Генделя, Моцарта. Я любил эти вечера даже больше, чем Конни, и если режиссер переносил действие «Così fan tutte»[28] в Вулвергемптонскую контору выдачи пособий по безработице, то я все равно мог закрыть глаза, взять ее за руку и слушать чудесно организованный звук.

Я рассуждаю как филистер? Простодушный и неотесанный? Возможно, я таким и был, но на каждый неприукрашенный четырехчасовой фильм о жизни в ГУЛАГе приходился стильный, умный и волнующий фильм, какие редко показывают в многозальных кинотеатрах. Даже танец был красив по-своему, и я испытывал благодарность. Моя жена образовала меня; распространенное явление, как мне кажется, но мужья, которых я знаю, редко и с большой неохотой в этом признаются. Как ученый, я иногда скептически относился к громким заявлениям об искусстве — мол, оно расширяет горизонты, воспитывает умы, развивает воображение, — но если культура улучшает человека, то да, я улучшился. И еще одно: да, я знаю, Гитлер тоже любил оперу, но все же я чувствую, что моя жизнь изменилась каким-то образом, не поддающимся определению. И я не решусь использовать слово «душа». Конечно, жизнь стала богаче, но то ли благодаря современному танцу, то ли человеку рядом со мной.

Меня тревожит прошедшее время. Конни была, Конни когда-то, Конни имела обыкновение. В начале наших отношений мы дали клятву: мы никогда не будем слишком усталыми, чтобы выйти в свет, мы всегда будем «стараться», но это было одно из тех торжественных обещаний, которым не суждено сбыться. Возможно, со временем стало меньше вещей, которые ей хотелось мне продемонстрировать, но мы постепенно теряли наш энтузиазм после того, как поженились, после того, как уехали из Лондона, после того, как стали родителями. Неизбежно, наверное; нельзя же ходить на свидания двадцать четыре года подряд, это непрактично. Да и кому захочется сейчас пойти на рок-концерт? Где мы будем есть, где мы будем сидеть, что мы будем делать с нашими руками? Всегда можно заняться чем-нибудь другим. Поехать в Париж, поехать в Амстердам.

Но я по-прежнему слушаю Моцарта — правда, не на галерке рядом с Конни, а один в своей машине. Избранные произведения, редчайшие хиты. В машине у меня прекрасная стереосистема, самая дорогая модель, но музыку все равно едва слышно из-за рева кондиционера и движения в часы пик по А34. Чересчур знакомая, музыка превратилась в своего рода аудиовалиум, фоновую композицию, а не то, что я слушаю внимательно и активно. Джин и тоник после трудного дня. А жаль: ноты остались прежними, но раньше я слышал их по-другому. Раньше они звучали лучше.

62. С чистого листа в Бельгии

Ну разве не здорово начать новый день в абсолютно новой стране? Поезд из Парижа домчит нас до Амстердама меньше чем за три часа, проколесив через Брюссель, Антверпен и Роттердам. Конни заметила, что мы проехали мимо картин Брейгелей и Мондриана, всемирно известного алтаря в Генте, живописного городка Брюгге, зато впереди нас ждал Рейксмузеум, и я все еще был очарован европейскими железными дорогами, позволявшими сесть на поезд в Париже и сойти в Цюрихе, Кёльне или Барселоне.

— Удивительно, не правда ли? На завтрак круассан, на обед — тост с сыром, — изрек я, садясь на поезд 09:16, отправлявшийся с Северного вокзала.

— До свидания, Париж! Или следует сказать au re-voir? — произнес я, когда поезд отошел от перрона. — Судя по карте на моем телефоне, мы сейчас… в Бельгии! — сказал я, когда мы пересекли границу.

Ужасная привычка, но молчание в замкнутом пространстве заставляет меня нервничать, вот я и стараюсь завести разговор, словно старую газонокосилку.