Мы, боги. Волшебный остров (Nous, les dieux: L’оle des sortileges)

– У нас всех были привязанности на Земле, – говорит он, указывая подбородком на Мэрилин и Фредди. – Любовь – это важно. Что такое жизнь без женщины?

Я освобождаюсь от его руки.

– Почему ты мне говоришь это?

– Удивительно. Я думал, что в Империи Ангелов или в Эдеме страсти похожи на постепенно затухающее пламя. Но нет, есть ангелы и боги, которые продолжают любить. Это похоже на стариков, про которых думают, что они уже вышли из возраста, в котором влюбляются, а они вдруг заявляют, что разводятся и снова женятся. Тебе очень повезло, что ты влюблен.

– Не знаю.

– Ты страдаешь? Она тебя мучает? Но, по крайней мере, ты переживаешь сильное чувство. Я вспоминаю поговорку: «В каждой паре один мучается, а другой скучает».

– Это слишком упрощенно.

– Однако со многими это именно так. Страдает тот, кто больше любит, а тот, кто скучает, как правило, решается на разрыв. Но все равно… лучше тому, кто любит.

– Значит, тому, кто страдает.

– Да. Тому, кто страдает.

Мне приятно говорить со старым другом. Возможно, это связано с исчезновением Эдмонда Уэллса.

– Во всяком случае, – говорит он, – я, кажется, читал в «Энциклопедии», что страдание необходимо для того, чтобы идти вперед.

– Что ты хочешь сказать?

– Посмотри, как мы обращаемся с нашими смертными… Если говорить с ними по-хорошему, они не слышат. Без страданий они не понимают. Даже если умом они могут что-то понять, пока они это остро не почувствуют, телом и слезами, информация не дойдет. Страдание – это лучший способ ангелов и богов учить людей.

Я раздумываю.

– Уверен, что развивая сознание, мы можем сделать наших людей лучше, не причиняя им боли.

– Ах, Мишель, ты всегда будешь утопистом. Возможно, именно это мне больше всего в тебе нравится. Но в утопии верят дети… Ты и есть ребенок, Мишель. Дети не признают боль. Они хотят жить в шоколадном мире. В вымышленном мире утопии, как Питер Пэн. Но синдром Питера Пэна – это психическое заболевание людей, которые не хотят расставаться с детством. Таких людей помещают в больницу. Потому что смысл Вселенной и траектории душ заключается не в том, чтобы оставаться ребенком, а в том, чтобы взрослеть… А быть взрослым означает принимать темные стороны мира и самого себя тоже. Посмотри на путь твоей души, ты каждый раз взрослеешь. Это благородный процесс, который не прекращается. С каждым этапом ты растешь и становишься более зрелым, и не надо поворачивать назад. Ни под каким предлогом. Даже во имя доброты и нежности…

Он смотрит на меня печально.

– Даже твоя история с Афродитой, ты живешь в ней, как в детской утопии.

Мы пересекаем более густой участок леса, и я понимаю, что голубой поток находится позади. Внезапно на горе вспыхивает и гаснет свет.

– Афродита тебя не любит.

– Что ты об этом знаешь?

– Она не способна никого любить. Никого не любя, она делает вид, что любит всех. Ты видел, какая она кокетка, она ласкает людей, гладит им плечи, танцует, бесстыдно садится на колени. А потом, если попытаться пойти дальше, она ставит перед тобой стену. Она упивается словом «любовь», потому что это чувство ей не знакомо. Впрочем, посмотри на ее жизнь: она любила практически всех богов Олимпа и сотни смертных. А в действительности она никого по-настоящему не любила.

Слова друга кажутся мне справедливыми. Богиня любви неспособна любить? Это напоминает мне карьеру врача в моей последней жизни Мишеля Пэнсона Меня всегда удивляло, что медики выбирают специальность именно в той области, в которой у них самих проблемы. Люди, страдающие псориазом, выбирают дерматологию, застенчивые лечат аутистов, страдающие запором становятся проктологами. Я даже знал одного шизофреника, который стал… психиатром. Как если бы, леча самые тяжелые случаи, они помогали сами себе.

– Мы все инвалиды любви, – говорю я.

– Ты в меньшей мере, чем Афродита. Поскольку то, что ты чувствуешь и переживаешь, красиво и чисто. До такой степени, что даже не можешь на нее рассердиться, когда она уничтожает твой народ и ставит тебя в такое положение, что ты рискуешь быть исключенным из игры.

– Она сделала это, потому…

– Потому что она дрянь. Прекрати искать ей оправдания.

Мы идем, и я чувствую, что снова выведен из себя моим другом.

– Но знай, что я никогда не буду смеяться над чувствами, которые ты испытываешь к этой инвалидке сердца… Я считаю, что ты проходишь инициацию женщинами. И с каждым испытанием ты растешь. Ты неудовлетворен и несчастен, но ты являешься материей, которая работает. Это напоминает мне одну историю, которую рассказал мой отец.

При упоминании своего предка Франсиса Разорбака друга охватывает ностальгия, но он быстро берет себя в руки.