Мы будем на этой войне. Не родная кровь

Разрешение на длительное свидание она получила, даже не предполагая, что думает о ней начальник оперчасти.

Её, вещи и привезённые продукты подвергли тщательному досмотру, после чего Елену отвели в комнату с дешёвенькими обоями, с занавесочкой на небольшом, низко расположенном окне.

У стены притулились поставленные рядом две односпальные кровати с провисшими панцирными сетками, с худыми матрасами, застиранным до серого цвета бельём, и казёнными синими одеялами с двумя чёрными полосками в ногах.

Посредине комнатки стоял старый стол с четырьмя расшатанными табуретами по сторонам. Давно не крашеные, облупившиеся полы нещадно скрипели, как и кровати.

От всей комнатки веяло убогостью, унынием и тоской скорого расставания.

Ивана привели не сразу.

Он, в чёрной телогрейке с нашитым на ней номером, в чёрных валенках и такого же цвета стёганых ватных штанах, замер на пороге, держа в красных с мороза, задубелых руках измочаленную шапку. Лицо тоже красное и исхудалое, губы потрескавшиеся и сухие, зелёные глаза колючие и настороженные. Очень короткая стрижка придавала ему вид жёсткий и даже злой.

Елена пошла навстречу, но остановилась нерешительно посреди комнаты, глядя на мужа.

А тот глядел на неё.

Наконец, она произнесла:

– Здравствуй, Ваня…

– Здравствуй, Лена, – простуженным голосом ответил Иван. – Как добралась?

– Хорошо…

Елена пошла к мужу и тихо прижалась к нему.

– Холодный…

Иван нерешительно обнял её.

– Я ждал тебя. Очень…

– Пойдём к столу, Ваня. Я покормлю тебя.

Первым делом Иван сбросил с себя зоновскую робу и переоделся в спортивный костюм, привезённый женой. На длительных свиданиях это разрешалось. Долго рассматривал простые домашние тапочки и новые шерстяные носки, будто видел такое впервые в жизни.

После сходил, помылся, пытаясь хоть ненадолго отогнать впитавшийся в самые поры лагерный дух.

Потом только сел к столу с немудрёной домашней едой. И тоже долго не притрагивался ни к чему, хоть и видела жена в его глазах истосковавшегося по нормальной еде человека, измученного постоянной полуголодной жизнью.

Он вообще был немного заторможенным: вероятно никак не мог осознать своей пусть мнимой, пусть короткой, но свободы.

Иван ел мало и не спеша.

– Что не ешь-то, Ваня? Тебе всё везла, – смаргивая слёзы, с улыбкой спросила Елена.

– Отвык от такой еды. Нельзя много: живот заболит, – смущаясь, пояснил он.