Мы были бабочками...

Поначалу окончательные выселения показывали по всем каналам. Но вскоре они стали заурядным событием, недостойным внимания прессы.

Кривая употребления наркотиков резко пошла вниз, но все же еще многие наркоманы игнорировали наши усилия. Потом наконец обеспокоились наркобароны, которые до этого приветствовали наши усилия, помогающие поднять цену. Надо полагать, они верили. что различные Управления по Борьбе и Искоренению всегда будут их союзниками, всегда будут стремиться сохранить такие удобные символические отношения. Но теперь Управления сражались в Праведной Войне со священным безумием, не думая о том, чем займутся их люди, когда война будет окончена. Наркобароны наосили ответные удары, убивая агентов, судей и прокуроров.

Это были чудесные времена для нас со Стюартом. Все шло так, как мы хотели.

Мы разработали Сети Соседского Оповещения, в которых в качестве стимула использовались еженедельные премии. Мы использовали новейшие технологические достижения — в форме недорогих миниатюрных датчиков, которые мы в конце концов установили на каждом фонарном столбе, в каждой телефонной будке, — и они заставили последних потребителей наркотиков уйти глубоко в подполье.

Мы закрыли границы. ВВС бомбили плантации коки, мака и канабиса. Секретные Силы Агенства по борьбе с наркотиками заказывали наемным убийцам ликвидацию наркобаронов.

Мы победили в Праведной Войне.

Но дела шли неважно — наверное, они никогда не идут идеально. Слишком много ресурсов ушло на войну. Большая Сушь набирала полную силу, и продуктов не хватало. Уровень моря подымался уже быстрее, чем прибрежные города успевали строить дамбы. Эпидемия СПИДа снова бушевала после очередной мутации.

Хуже всего было то, что мы уже использовали всех козлов отпущения. По крайней мере, так мне казалось.

Я проспал какое-то время. Когда я проснулся, было темно и буря почти затихла. Роб Оуэн уставился в ржавый потолок, как будто там показывали что-то интересное.

Старик лежал так тихо, что мне показалось, что он уже умер. Потом он заговорил:

— Джон, как мои дела?

Я решил, что он снова бредит, но это было просто его странное чувство юмора, потому что он продолжил:

— Не очень, да? Ну лет через сто это будет неважно.

Я сел на койке, чтобы откашляться от пыли и слизи. Он повернулся ко мне.

— Джон, — сказал он, — если ты принесешь мне попить, у меня, кажется, найдется для тебя еще одна история. — Он хихикнул — слабый свистящий звук. — Но, боюсь я упустил последнюю возможность поесть — не то это было бы чем-то исключительным.

Я принес чашку.

Он отпил немного и посмотрел на меня почти весело.

— Ну ладно, история, — сказал он, — Можешь себе представить? У меня есть еще миллион историй, которых ты никогда не слышал — и уже не услышишь. Но последняя обязательно должна быть про кайф. Кайф нас сюда и завел.

Голос старика перешел в непривычно гладкий речитатив, как будто он много раз репетироавл эти слова.

— В молодости я пробовал любую дурь, какая только была, — сказал он. — Я не особенно любил «спид» — хотя однажды, в Мексике, я съел целую горсть бифетаминов и написал бывшей подружке письмо на пятидесяти страницах. Я всегда любил траву, но она ведь не переворачивает мир, если ты понимаешь, о чем я. И вредно для легких. — Старик закашлялся и горько улыбнулся.

— Мака я всегда боялся. Ничего нет лучше опиума, когда тебе плохо и грустно. Но беда в том, что он слишком хорош. Очень скоро ты придумываешь, как все время быть грустным и опустошенным. Поэтому я решил его избегать.

Никогда не мог понять, в чем привлекательность кокса. Тебя здорово торкает на несколько минут — чувствуешь себя Кинг-Конгом, но когда кайф проходит, ты знаешь, что тебе только показалось. И он так дорого стоил: за те же деньги, которых стоил получасовой коксовый приход, можно отправиться в трип, который полностью изменит твой взгляд на жизнь.

Кислота — вот, то что надо.

Об этом-то я и хочу тебе рассказать, Джон: о трипе, в который мы с Мэнди отправились вдвоем однажды вечером. Да, я видел холодильник с трупами — я смотрел новости. Но это только одна сторона медали, твоя сторона, но была ведь еще и другая, настолько же прекрасная, насколько твоя была ужасна.

Той осенью самой модной кислотой были «оранжевые баррели», не такие крутые как «саншайн», но все же чертовски крутые. Мы вэяли четыре порции и поделили их в своей однокомнатной квартире на Линкольн-стрит, вдвоем, прямо перед тем, как стемнело. Господи, вот это было круто, Джон. Такой мощный удар, какой бывает у самой лучшей дури. У нас на стене напротив кровати висел плакат группы «Cream» — у них были курчавые волосы и пестрые рубашки — и когда узоры зашевелились, мы поняли, что вставило. Узоры плавали, как миллионы маленьких рыбок, а глаза Джинджера Бейкера утоноли в его черепе, он был похож на скелет. — Старик говорил быстро и задыхался от спешки.

Меня внезапно пронзила зависть: у него было столько воспоминаний, к которым он мог возвращаться, воспоминаний настолько ярких, что он мог забыть о своем разрушенном теле, оказаться далеко отсюда.