Мы были лжецами

запах деревьев и океана —

я поняла, что это любовь.

Да, это была любовь, она охватила меня с такой силой, и чтобы не упасть, я прислонилась к сетчатой двери, служившей единственной преградой между нами. Мне хотелось коснуться его, как зайчика или котенка, – как мягкое, чудное существо, к которому руки так и тянутся. Вселенная казалась прекрасной, потому что в ней был он. Я обожала дырку у него на джинсах, и грязь на босых ногах, и засохшую корочку на локте, и шрам, рассекающий бровь. Гат, мой Гат.

Тем временем он положил розу в конверт. Затем стал со стуком открывать и закрывать ящики и, отыскав наконец ручку у себя в кармане, стал что-то писать на конверте.

До меня дошло, что Гат пишет адрес, только когда он вытащил марки из выдвижного ящика.

Вот он наклеил марку и написал обратный адрес.

Подарок был не для меня.

Я покинула Рэд Гейт прежде, чем Гат увидел меня, и бросилась назад по Периметру. В одиночестве любуясь темнеющим небом.

Я сорвала все розы с единственного хилого куста, который попался мне по пути, и выбросила их, одну за другой, в бушующее море.

7

Тем вечером Джонни рассказал мне о девушке Гата в Нью-Йорке. Ее звали Ракель. Джонни даже видел ее. Хотя он живет в Нью-Йорке, как и Гат, но в центре города, с Кэрри и Эдом. А Гат живет в верхней части города, вместе с матерью. Ракель занималась современным танцем и всегда одевалась в черное.

Брат Миррен Тафт рассказал мне о том, что девушка послала Гату коробку домашних брауни. Либерти и Бонни нашептали, что Гат хранит ее фотографии в телефоне.

Сам он вообще о ней не упоминал, однако не встречался со мной глазами.

В ту ночь я много плакала, кусала пальцы и пила вино, которое украла из кладовой Клермонта. Я яростно крутилась в небе, скандаля и сталкивая звезды с их оплотов, чувствуя головокружение и тошноту.

Я ударила кулаком в стену душевой, смывая стыд и злость ледяной водой. Затем я дрожала в кровати, как брошенная собака, казалось, с меня сейчас слезет кожа.

На следующее утро, и все последующие дни, я вела себя нормально. Высоко подняв свой квадратный подбородок.

Мы плавали на лодках и жгли костры. Я выиграла в теннисном турнире.

Мы приготовили не один бак мороженого и загорали на маленьком пляже.

Как-то вечером наша четверка решила устроить там пикник. Тушеные мидии, картофель и кукуруза. Всю еду приготовила прислуга. Я даже не знала их имен.

Джонни и Миррен принесли еду прямо на металлических противнях. Мы расселись вокруг пламени нашего костра, масло капало на песок. Затем Гат сделал для всех десерт из зефира с крекерами. Насаживая зефир на палочку, я смотрела на его руки, освещенные пламенем. Теперь на тех местах, где мы когда-то писали наши имена, он записывал названия книг, которые хотел прочесть.

В ту ночь у него на левой кисти красовалось: «Бытие и», а на правой: «ничто».

Я тоже написала на руках цитаты, которые мне запомнились. На левой: «Живи», а на правой: «настоящим».

– Хотите узнать, о чем я думаю? – спросил Гат.

– Да, – ответила я.

– Нет, – сказал Джонни.

– Я думаю, как можно называть вашего дедушку хозяином острова? Не юридически, а взаправду.

– Пожалуйста, только не начинай снова о трудностях жизни пилигримов, – простонал Джонни.

– Нет. Я спрашиваю, как мы можем говорить, что земля принадлежит кому-то? – Гат обвел рукой пляж, океан, небо.

Миррен пожала плечами:

– Люди всегда торговали землей.

– Может, лучше поговорим о сексе или об убийствах? – спросил мой кузен.

Гат не слушал его.

– А может, земля вообще не должна принадлежать людям. Или права собственности должны быть ограничены. – Он наклонился вперед. – Когда я ездил зимой волонтером в Индию, мы строили там туалеты. Потому что в этой конкретной деревне их просто не было.

– Да все в курсе, что ты ездил в Индию, – перебил Джонни. – Уже все уши прожужжал.

Это я и люблю в Гате: он такой энтузиаст, ему так искренне интересен мир, что он не может представить, как это другим могут наскучить его рассуждения. Даже когда ему говорят об этом в лоб. Но ему не нравится и с легкостью уступать. Он хочет заставить нас задуматься о серьезном – даже когда нам неохота.

Гат ткнул палкой в угли.

– Я просто к тому, что это важная тема. Не у всех есть собственные острова. Некоторые люди здесь работают. Другие трудятся на заводах. Есть и безработные. А кто-то голодает.

– Замолчи, надоело! – воскликнула Миррен.

– Заткнись наконец! – сказал Джонни.

– Здесь, на Бичвуде, мы смотрим на человечество сквозь розовые очки, – проговорил Гат. – Но не думаю, что вы это осознаете.

– Заткнись, – вставила я. – Тогда я дам тебе еще шоколадку.

И Гат замолчал. С перекошенным лицом. Он резко встал и со всей силы запустил камнем. Затем он стянул толстовку, сбросил кроссовки и зашел в море в джинсах.

Разозлился.

Я любовалась игрой его мышц в лунном свете, и вот он нырнул, взметнув фонтан брызг. Гат плыл, а я думала: не поплыву сейчас за ним, и Ракель победит! Не последую за ним, он уйдет навсегда. От «Лжецов», с острова, от нашей семьи, от меня.