Мы были в этой жизни

После бесчинств казаков Наливайко местечко пришло в совершеннейший упадок. Король Сигизмунд III Ваза – в те времена это были польские владения – дал Поболово, жители которого занимались земледелием, рыболовством и бортничеством, а евреи разными ремёслами, право на проведение ярмарок два раза в год. Местечко – а его тогда называли и городом – возродилось в довольно короткий срок.

Одну традиционную ярмарку помню. Она проходила в престольный праздник нашей церкви, в Петров день, и называлась кирмашом. Небольшая рыночная площадь до отказа заполнялась лотками и телегами с разным товаром, по-моему, преимущественно съестным. Сало, вкуснейшее вяленое и копчёное мясо домашнего приготовления, колбаса и палиндвица, разного рода пряники, пирожные и пироги, квас, лимонад волновали неизбалованное воображение деревенских детей. «Картошку» из мака и мёда до сих пор помню, нигде потом такой не встречал. Продавали здесь и живность – поросят, визжащих на возах в холщовых мешках, телят и даже лошадей. На кирмаше я впервые в 16 лет (церковь к этому времени уже закрыли) попробовал мороженое…

А после кирмаша, который был для нас, детей, самым ожидаемым праздником, крестьяне из других сел и деревень разъезжались в гости, на обед к жителям местечка. У каждого дома и хаты обыкновенно можно было увидеть две-три, а то и больше телег, за стол садилось не меньше десяти-пятнадцати человек приезжих. И было делом чести накрыть стол на славу, чтобы никто плохого слова не сказал. К тому же сегодняшние хозяева сами позже становились гостями в престольные праздники других церквей, в других деревнях.

Отец мой, хотя и гонял учащихся со всенощной, но кирмаш в престольный праздник приветствовал, всегда в этот день покупал поросёнка и детям гостинцы. Объяснял: церковь – это религия, а кирмаш, мол, народная традиция. И гостей к нам на Петров день съезжалось чуть ли не больше, чем к соседям.

Службу в церкви запретили в начале пятидесятых годов, ещё при Сталине. Чтобы люди восприняли подобный акт без ропота, пустили слух, что на церковище (территория вокруг храма) оккупанты захоронили своих солдат и тем самым осквернили святое место. Мама рассказывала, что так оно и было на самом деле: похоронено там около пятнадцати немцев, но есть и могилы красноармейцев.

Верующие смирились. Службу перенесли в частный дом Марфы Щигельской, жившей на нашей улице, отремонтировав и переоборудовав его соответствующим образом, развесив иконы, спасённые от комиссии и принесённые из дома. Батюшка здесь снимал квартиру и столовался.

Церковь осиротела, стояла заколоченной, одно время использовалась как амбар для хранения зерна, а в конце концов оказалась заброшенной и загаженной, паперть поросла чертополохом и бурьяном… Как говорится, «сам не ам и другому не дам».

На снос предлагалось мобилизовать всех коммунистов без исключения. Но среди членов партии был и ветеран войны, еврей Янкель Турок, глава одной из трёх еврейских семей, вернувшихся в местечко. Ясно, какую негативную реакцию сельчан вызвало бы участие Янкеля в этой акции. Отец, помню, поехал в райком, чтобы убедить в этом вышестоящих товарищей. Не удалось. Тогда собственным решением просто запретил появляться Янкелю возле церкви.

Скандал был большой, вокруг церкви собралась масса людей из окрестных деревень, верующих и неверующих. Люди роптали: помещик вот строил, а коммунисты, советская власть – разрушают. Сначала на тех, кто забрался на крышу разбирать здание, полились проклятья, потом и вовсе полетели камни. Но, слава Богу, обошлось без увечий. Брёвна и другой материал от разборки церкви пошли на сооружение клуба в усадьбе колхоза «Красная Армия», что в очередной раз свидетельствует: любая духовность ничто без материального.