Мы были высоки, русоволосы…

Это было, между прочим,
На трамвайной остановке.
Среди ждавших и скучавших
Я свой номер ожидал.
На мотив забытой песни
Подбирал слова — и грустно
На гражданку в белом платье
Посмотрел почти в упор.
И она — не отвернулась,
Только вдоль трамвайных линий
Посмотрела и вздохнула.
Я подумал: дома ждут.
На крыльце иль у калитки
Кто-то встретит, потому что
Беззастенчиво и ясно
Загрустила вдруг она.
И приятно очень было
Отвести глаза и снова,
Будто так, совсем случайно,
Глянуть прямо ей в лицо.
Мы смущались и краснели.
Только было нам приятно
Друг на друга незаметно
Молча взглядами следить.
И средь ждавших и скучавших
Не нашлось такого парня,
Кто бы сразу все заметил,
Осуждающе взглянув,
Ибо каждый этой ночью,
Заскучав на остановке,
Вероятно, и, пожалуй,
Думал только о своем.
Ибо все мы возвращались
Этой ночью с карнавала
Кто вдвоем, кто в одиночку,
Кто скучая, кто смеясь.
И, надвинув ниже кепи,
Я увидел — из проулка,
Громко лязгая на стыках,
Шел один пустой трамвай.
Из-за дальности трамвая
Было номера не видно, —
И гражданка в белом платье
Посмотрела на меня.
Я не понял, что сказали
Мне глаза ее, но только
Различил едва я номер
И узнал, что он не мой.
На гражданку в белом платье
Я взглянул — она входила
В двери узкие трамвая
И смотрела на меня.
И трамвайными звонками
Вдруг рассыпалося счастье.
Среди ждавших и скучавших
Я остался вдруг один.

1938

Утро

Я иду. Березы мимо
Вдоль по берегу бегут,
В облаках седого дыма
Чуть заглядывая в пруд.

За прудом упало прясло,
Ветер пьет из трав росу,
И рябина в кофте красной
Улыбается овсу.

Глубиной пугает заводь,
За осокой — пустыри
Ловят желтыми глазами
Золотой султан зари.

1936

Осень

Кончался август. Ветер в груши
бросал предутреннюю дрожь.
И спелый колос грустно слушал,
Как серп жевал сухую рожь.

Рябины красными кистями
свисали ниже над землей.
Качались ивы над домами,
заплакав ржавою слезой.

Но с каждым днем все холодало.
Темней и глуше день от дня.
И осень рыжим одеялом
покрыла тощие поля…

1936

История

Она пропахла пылью вековою,
Ветрами лет. И ныне на меня
гладит бумагой древней гербовою,
случайно уцелевшей от огня.
А было все:
и зябких листьев вздохи,
и сабель свист, и шепот конопли.
Как складки лба, изрытые отроги
Легли в надбровья сплюснутой земли.

Прошли века. Но ночью вдруг я внемлю:
вновь душу рвет нам азиатский гик…
И тишина… И падают на землю
мои густые, твердые шаги.

1936

Звезда