Мы – чемпионы! (сборник)

Как, почему? Не знаю, ну не знаю до сих пор.

Причём Гуппи не проявляла практически никакой активности, а лежала неподвижно, повернувшись ко мне задницей, покрытой тоже рыжими веснушками.

Так продолжалось все волшебные почти что десять дней.

Днём мы ходили на лыжах, а по ночам я шпендефорил Гуппи, не вынимая елды. Практически до её, елды, посинения.

На лыжах я ходил в телогрейке зелёного цвета, подпоясанной солдатским ремнём. На голове же была ещё та армейская пилотка без звёздочки.

Пригодилось привезённое из армии барахло – ведь помимо парадной дембельской формы был ещё и армейский вещмешок, забитый под завязку, мама не горюй.

За это от студентов Дома отдыха я получил характерное погонялово. Солдат – так меня стали звать.

Острые на язык подруги прознали про наши ночные похождения, а может, это сама Гуппи расказала им про это – непонятно.

Но девчонки хохмили в полный рост и на вопрос, почему Гуппи не пришла сегодня на завтрак, отвечали с ехидным смешком:

– Она умерла под солдатом.

Но не умерла, конечно, а банально мочила харю до десяти утра после такого рапоясавшегося «многополчанина», как ваш покорный слуга.

Завтрак я старался не пропускать, старательно набивая рот кашей и хлебом, памятуя о здоровье хорошем. Которое мне ещё ох как понадобится в ближайшие дни, несмотря на грозные предостережения Горбатого из культового фильма «Место встречи изменить нельзя».

После каникул ещё несколько раз встречались с Гуппи у меня дома, но однажды, в самый разгар, зазвонил телефон, и я, дурак, поднял трубку.

Звонила одна из моих старых подруг и приглашала вечером на свидание, на что я – мудилкин, ответил немедленным согласием.

Гуппи всё это слышала, вспыхнула и немедленно – практически голая – соскочила с дивана и дала по тапкам в сторону родного Измайлова.

Догонять её и извиняться я не стал. И с тех пор больше никогда не видел.

Друзья-однокурсники из «Плешки» отнеслись к моим рассказам очень серьёзно, как ни странно.

Сказали, что мне дико повезло и такая женщина у любого мужчины бывает только один раз в жизни.

Как у Пушкина его знаменитая Болдинская осень. Но у меня, опездола, Марина-Гуппи никак не ассоциировалась с писаной красавицей Натальей Ивановной Гончаровой.

Только мой член, который Гуппи называла «бякочкой», не ассоциировался, а самым наглым образом взаимодействовал со сладким местом Марины. И как!!!

Думаю, что если бы Александр Сергеевич жил в наше время, то ещё бабушка надвое сказала, как бы он отнёсся к моим ночным бдениям.

А ещё однокашники-студенты назвали мудаком, и были абсолютно правы. Особенно чётко это понимаешь по прошествии сорока, без малого, лет.

Гуппи, Гуппи – где ты, Гуппи?

Хаарлем

О трагедии на стадионе написано уже столько книг, что и добавить, казалось бы, нечего.

Напишу сквозь призму своего личного восприятия.

После моей первой свадьбы прошло всего лишь несколько недель, и, предупредив жену, я собирался идти на этот матч.

Но тут неожиданно перезвонила тёща из Первоуральска и сообщила нам радостную весть, что вместе с тестем приедут к нам в гости.

Встречали мы их в аэропорту Домодедово. Помню, что, несмотря на октябрь, снег был сильный, равно как и мороз, неожиданно пришедший в Москву.

Игру смотрели с тестем по телевизору и вместе радовались голу Швецова на последней минуте.

Естественно, что ни о какой трагедии не знали, да и знать не могли.

Если бы…

Вражеские голоса я слушал уже с 10 лет. И той же ночью, тихо выйдя на кухню, крутил ручки настройки «ВЭФ», слушая «Голос Америки». Передача эта забивалась глушилками, стоявшими на территории больницы имени профессора Остроумова. Но разобрать речь дикторов можно было.

Так я и узнал о гибели людей на том матче. Утром на работе решил об этом дипломатично промолчать, ведь практически весь мой комбинат по ремонту квартир был переполнен коммунистами и даже старыми большевиками, подрабатывающими на пенсии.

Только директор, Василий Васильевич, тоже страстный поклонник «Спартака», вызвал к себе в кабинет.

Как часто бывает в этой жизни – трагическое и смешное рядом.

– Садись, Андрюшка, рассказывай.

– Да всё нормально, Василий Васильевич.

– Слыхал, я тут уборщицу нашу, тётю Машу Подколупкину из Конотопа, уволил надысь.

– Да уж, весь комбинат в курсе. А за что?

– Ты представляешь, поймали её на проходной вахтёры. Она заботливо вынесла из моего кабинета пачку бумаги финской – ту, что я получил недавно из управления. Берёг её, чтобы секретарша приказы праздничные о премиях на ней печатала.

По правде говоря, алкоголичке-секретарше Наталье Павловне было однохуйственно, на чём печатать приказы о премиях и прогрессивках. Так подумал я про себя.

– Да как же она её вынесла-то? Чай, не карандаш?

– Голь на выдумки хитра, – сказал директор и затянулся «Мальборо». – Приклеила её клейкой лентой прямо к манде. Так бы и вынесла в трусах, если бы не бдительный вахтёр Савельевич, старый большевик.

И тут же без всякого перехода стал «пробивать», что я знаю о трагедии.

Он тоже слушал «голоса», поэтому никакой новой информацией я его не обрадовал, равно как и не огорчил.