Мы дрались с «Тиграми»

Середина августа — самое жаркое время в пустыне. Температура под пятьдесят. Бескрайняя, до самого горизонта плоская равнина. Утрамбованный веками песок. И никакой растительности. Серо-белая почва. Обжигающий огнем ветерок. Горизонт теряется в дрожащем мареве, земля сливается с небом какой-то мутной полосой. На бездонном иссиня-голубом небе небольшим желтым пятном видится зловещее ядовито-яркое солнце. Дышать нечем. Горло пересохло и саднит. Кажется, в глотку уже и вода не потечет. Есть не хочется. Кругом — только раскаленный песок. Изнемогающие кони понуро опустили головы, вот-вот свалятся замертво. Кто же тогда потянет по пескам все наше вооружение и имущество? Радиаторы кипят, и без воды не только кони — не пойдут и машины.

Особенно сложно дались нам последние семьдесят километров. Кончились продукты, фураж, вода, горючее, измотанные переходом люди валились с ног. Десяток машин перекатами нагоняли нас на привалах. Воодушевляли нас только показавшиеся далеко в дымке высокие горы. Это Хинган. Там, у подножия гор, должна быть вода, а значит, трава и какая-то прохлада. Еще километров пять — и конец пустыне. Медленно продолжаем двигаться вперед…

Монастырь Эдичин Сумэ

Преодолев пустыню Гоби, мы подошли к подножию хребта Большой Хинган. Позади более 700 километров пути по горячим пескам пустыни Гоби. Остановились мы у самых гор. Кони и люди попадали наземь и рады месту. В километре справа виднеется речушка, воды — хоть опейся, но я предупредил командиров на этот счет: вода — с гор, ледяная, могут от жажды и люди, и кони опиться и заболеть.

Речка Джагасутен вырывалась из расщелины горного хребта Большой Хинган. Выйдя на простор, она не продолжила свое течение прямиком на запад и не бросилась в жаркие объятия пустыни Гоби, а, как бы не желая расставаться с могучим Хинганом, свернула и потекла вдоль его подножия. На берегу реки, там, где она круто поворачивала на юг, отделяя пустыню от гор, умные и предприимчивые буддистские монахи создали громадный мужской монастырь Эдичин Сумэ, нам видны его строения.

Разведчики доложили: японцев поблизости нет. Сел на коня и поехал с разведчиками к монастырю. Пушки на всякий случай привели в боевое положение в направлении монастыря. По пути встретили множество разбросанных повсюду двухметровой высоты конусов из сухих лепешек коровьего помета — точь-в-точь таких, как из кизяков у нас в деревне. Вдруг вспомнил, что в детстве мы прятались в них, и подумал: этим и японцы могли бы воспользоваться.

Постройки монастыря обнесены высокой насыпью и глубоким рвом. Подъехали к каменным воротам. О нашем появлении монахам уже известно, нас встречает настоятель монастыря с переводчиком и охраной. Настоятель — крупный лет шестидесяти мужчина в черном одеянии. На широком бабьем лице небольшие, черные, настороженно-злые глаза, под глазами мешки.

Поприветствовали друг друга, и я сказал, кто мы, с чем пожаловали:

— Советский Союз и Монголия объявили войну Японии. Наша задача — прогнать японцев из Китая. При нашем приближении японцы убежали в горы. Мы освободили вас. Никакой дани мы с вас брать не будем. Разбив японцев, мы уедем домой. Мы — передовая часть Красной Армии. Наши тылы отстали, мы крайне нуждаемся в провизии, у нас кончились продовольствие и фураж. Нам же надо преследовать японцев. Мы просим вас одолжить нам немного риса, масла и овса. Я дам вам расписку. А когда подойдут наши тылы, они или вернут взятое нами, или расплатятся с вами.

Пока мы разговаривали с настоятелем, мои разведчики успели проникнуть с другой стороны в монастырь, пообщаться с монахами и выяснить запасы продовольствия.

— Там рису, масла, овса и прочего на сто лет на целую дивизию хватит, — доложил мне скороговоркой подошедший сзади Коренной.

Настоятель же, в ответ на мои разъяснения, говорит, что монастырь совсем обеднел, никаких запасов продовольствия у них нет, монахи сами чуть ли не голодают, поэтому помочь нам они ничем не могут. На этом он откланялся и скрылся за воротами.

Когда мы двигались по Восточной Европе, воюя с фашистами, в дружественных странах население встречало нас с радушием и делилось последними продуктами. Так было в Болгарии, Югославии, Чехословакии. Правда, некоторые венгры и австрийцы, особенно зажиточные, настороженно к нам относились, но фураж для коней давали добровольно, скорее всего из опасения навлечь на себя наш гнев за прошлое сотрудничество с фашистами. За взятое продовольствие, овес, кукурузу и сено для коней наши старшины выдавали владельцам расписки.

Здесь не так. Но как поступить с монахами? Продовольствие и фураж нужны нам позарез. К вечеру многие кони протянут ноги, да и люди не поднимутся. А ведь мы должны, не мешкая, двинуться через горы. Населения поблизости нет. Больше, кроме как в монастыре, взять съестные припасы негде.

Сидим с разведчиками в раздумье у монастырских ворот. Подходит замполит капитан Карпов — не вытерпел, решил разузнать, чем разговор с монастырем закончился. Карпов старше меня, жизненного опыта у него побольше, может, он что придумает?