Мы еще поживем! (СИ)

Однако постепенно характер его мыслей поменялся. Они стали какими-то противоречивыми. С одной стороны, он прекрасно понимал, что совершил ужасное злодеяние и раскаивался в этом, но в то же время из глубины подсознания шли непонятные ему сигналы, оправдывающие его поступок. Его не покидало ощущение, будто он освободился от своего злейшего врага, порвал невидимую нить, которая связывала его с ненавистным прошлым. Временами ему стало казаться, что он совершил не страшное преступление, а избавил мир от злой твари, покарав ее за грехи. Удивительно, но помимо сожаления он реально ощущал и некое удовлетворение. Борис вспомнил, что и во время бойни он испытал секундный экстаз, порыв мимолетной радости, который пронзил его, когда он добивал поверженную тетку.

Как бы то ни было, Борис чувствовал себя опустошенным и разбитым. Однако мысли о самоубийстве больше не тревожили его. В нем что-то перевернулось, надорвалось, злодейство в какой-то степени пошло ему на пользу, по крайней мере, избавило от унылой навязчивой идеи покинуть этот мир. Принеся в жертву жизнь другого человека, Борис словно освободился от тяжкого, мешавшего ему груза. Ему больше не хотелось умирать. И только смутная, неосознанная тревога так и не покидала его.

Юноша бродил около своей полянки, странные чувства завладели им. Раскаяние отошло на задний план. Ему не было жалко тетку, он больше не испытывал сильного сожаления. Наоборот, он вдруг ощутил себя взрослым мужиком, имеющим право карать людей. В этот момент Борис был чем-то похож на Раскольникова, героя романа "Преступление и наказание". Впрочем, Раскольников убил старуху ради денег, а Борис просто выплеснул на тетку свою злость. Да и Достоевского Боря, по сути, не читал и не знал о переживаниях главного героя романа. У Бориса была своя драма, которая требовала осмысления.

Тоска его прошла. Единственное, что огорчало Бориса теперь возможность того, что его будут искать. Он бросил лопату на месте убийства, заляпал одежду теткиной кровью. Впрочем, отпечатки пальцев его неизвестны правоохранительным органам, а кровавые следы можно будет застирать.

Борис захотел тотчас же избавиться от кровавых пятен на одежде, но вспомнил, что у него нет ни мыла, ни порошка. Подумав, он решил хотя бы размыть пятна в воде и попытаться оттереть их старой травой.

Солнце стояло высоко, его лучи били юноше в глаза. Он спустился к ручью, вымыл руки холодной водой, затем нарвал прошлогодней травы, намочил ее и стал оттирать пятна крови на куртке и штанах. Эти пятна не столько оттирались, сколько расплывались и грязнели от его усилий. Тем не менее, его труд не пропал даром: пятна остались, но были менее заметны и больше походили не на бурые пятна крови, а на обычную грязь, словно Борю забрызгала жижей из лужи проезжавшая мимо машина.

Солнышко припекало все больше, еще не так как летом, но Борис, вернувшись на стоянку, разделся до пояса и решил позагорать. Он завалился в траву и, повернувшись к солнцу, подставил ему свой белый тощий живот. Было тепло, пахло хвоей, молоденькая травка радовала глаз. Он долго лежал на земле с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом. Но уснуть не мог: нервное потрясение мешало ему. Он постарался забыться, не думать ни о чем. Просто стал слушать звуки леса: стук дятла, шуршание деревьев и травы, жужжание редких мух. Напряжение стало постепенно уходить, голову заволокло сонным облаком. Он ненадолго задремал.

Однако солнце спряталось за облако, нагрянувшая волна холода привела его в чувство. Он вновь вспомнил до последних подробностей все, что произошло утром, и снова ужасное ощущение мертвым холодком пронзило его душу, отразившись дрожью во всем теле и электрическим разрядом вдоль позвоночника.

Стало мучительно тоскливо и страшно; нет, его больше не волновала загубленная жизнь женщины. Его страшила неопределенность, необходимость что-то предпринимать, как-то выпутываться из создавшегося положения. Он боялся, что его будут искать, поймают и растеряют или надолго посадят в тюрьму.