Мы и наши возлюбленные

Любопытно, что оба наших зама как бы ревновали меня друг к другу. Ни с какого бока не принадлежал я к числу людей, стремящихся наверх, ищущих покровительства, но почему-то каждому из них хотелось, чтобы протекции я искал именно у него. Чтобы от него хоть в чем-то зависел. И каждый из них, когда случалось мне обратиться с какой-нибудь, хотя бы отдаленно личной просьбой, скажем, с заявлением об отпуске, не упускал случая, подмахнув снисходительно мое прошение, заметить иронически: «Все ко мне, за что ни возьмись! Ты бы к своему другу обращался…»

При этом ожидалось, вероятно, что-то вроде небольшого покаяния, заверений в совершеннейшей лояльности, в том, что центр моих жизненных интересов сосредоточен именно в этом кабинете. Честно признаюсь, я этих ожиданий не оправдывал. Правда, и не оскорблял их решительным отказом, дерзким вызовом, нет, просто уходил, увиливал от поставленного вопроса с помощью той же самой иронии, сыгранной в тональности почтительного подчиненного.

Принадлежать к той или иной группировке в нашем институте мне хотелось еще меньше, чем искать высокой протекции. Не было в нашем уважаемом заведении такой группировки, да и в пользе противостояний к концу семидесятых я уже успел изувериться. Конформизма по мере сил избегал, однако и жертвой не хотел стать.. И все-таки однажды изменил этому мудрому правилу. И не потому, что ощутил вдруг всплеск давно затухшего общественного энтузиазма, не из желания обратить на себя внимание и кому-то понравиться, просто из безотчетного чувства порядочности, которое можно при случае назвать и дурью…

Дело происходило на открытом партийном собрании, какие созывались в нашей организации не чаще двух раз в год. Вначале Афанасий Максимович прочитал привычный доклад — нечто о задачах родной науки применительно к решениям недавнего пленума, потом неожиданно для меня, с повесткой собрания не знакомого, приступили к обсуждению заявлений о приеме в партию. «Давно хочу приложить все силы для осуществления заветной мечты человечества — построения коммунизма», — финальную фразу заявления председательствующий подал с особым чувством в голосе. А потом огласил подпись: Арчил Остапов. Мне сначала показалось, что я ослышался, не прошло и трех дней с того момента, когда Арчил, сидя в нашей комнате, названивал какому-то своему клиенту, чтобы сообщить ему небрежно приятную весть: «Дублон» ему организован. О чем речь, Канада. Элементарно. Как договорились — восемь пятьдесят. Я еще не сразу понял тогда, что речь идет о восьмистах пятидесяти рублях. Арчил же, довольный произведенным на публику впечатлением, принялся рассказывать о том, что в самое ближайшее время на Садовой открывается магазин «Вашингтон», в котором у него заранее установлены нужные связи. Элементарно!

И вот теперь Арчил, чуть повесив свой большой нос, смотрел в глаза собравшимся своими грустно-наглыми глазами. И обещал отдать все силы построению коммунизма. Что-то непристойное ощущалось во всем этом, что-то неуловимо родственное порнографическому зрелищу. Хотя почему  н е у л о в и м о, видимо, бесстыдство, в чем бы оно ни выражалось, должно производить такое впечатление. Оно еще больше усилилось, когда наш зам Сергей Викторович попросил слова и принялся в обтекаемо высокопарных словах рекомендовать Арчила как человека, достойного качествами своей души украсить и укрепить партийные ряды. Я никогда не был в публичном доме, то есть в ситуации, близкой по условиям и обстоятельствам публичному дому, но если бы попал в нее, то наверняка испытал бы именно то самое чувство, которое охватило меня на собрании. Это был оскорбительный, мучительный стыд, грозящий истерикой, сердечным припадком, бешенством внезапного скандала. В сущности мой тогдашний поступок мог быть приравнен к любому из этих событий и действий, я поднял руку и, не дожидаясь поощрительного разрешения председателя, вскочил с места.

Уж и не помню, что я тогда говорил. То есть не помню конкретных слов, выражений, доводов, аргументов. Может, их и не требовалось, может, самое мое возмущенное заикание, кричащая моя немота послужили, как это ни странно, отрезвляющим аргументом, восстанавливающим у людей способность краснеть и опускать глаза. Вот так вот, вякал, мекал, возбужденно махал руками, взывал к совести и чести, к здравому смыслу, наконец, и ведь воззвал, хоть не очень-то и надеялся.

Собрание, будто бы ждавшее того момента, чтобы у кого-нибудь хватило простодушия вслух сказать то, что было очевидно всем и каждому, с какою-то мстительной готовностью проголосовало за то, чтобы отложить вопрос о принятии товарища Остапова в партию на год, который ему необходимо основательно поработать над своим духовным миром.