Мы и они

– Действительно! Не говорим! Отвечаем, если спрашивает, но не говорим. Хорошенькая, – ну еще можно, да и то о чем-нибудь другом. Да, вы правы. Мнение женщины о том, что меня сейчас серьезно интересует – мне неинтересно. Я как-то заранее убежден, что оно моего не коснется. Никакого доверия нет, что женщине то же интересно, что мне.

Мой приятель склонялся к философии, ему уж совсем позволительно было не разговаривать с женщинами. Но «недоверие» это присуще не одним философам, оно коренное, всеобщее, и вытекает из правильного ощущения сущности женского начала. «Женская мысль», «женское творчество», «женское движение» (эмансипация), развитие – все это величайшие абсурды, ибо в «Женском» не содержится ни ума, ни силы созидания, и в корне своем оно неподвижно. Вейнингер опять прав.

Если человеческая женщина, как-никак, – иногда говорит, мыслит и развивается – это вмешанное в нее мужское начало творит; ведь и по первой мысли Вейнингера – всякая женщина – есть Ж + М. Но эта черта в ней мала; в практике стирается, не учитывается абсолютно; отсюда и вытекает абсолютное неверие в женщину творящую, мыслящую.

«Женское творчество» даже никто и не судит. Судят женщину, а не ее произведение. Если хвалят, – то именно женщину: ведь вот, баба, а все-таки умеет кое-как. Вейнингер приводит пример «знаменитой» Софьи Ковалевской. Действительно, она знаменита лишь тем, что женщина. Сделай то же мужчина – судили бы его дело, и очень оно бы оказалось посредственным.

Далее – Вейнингер все содержание женского начала сводит к полу. Он даже весь пол, целиком, заключает в «Ж». Но не буду касаться сложных крайностей, которые нуждаются в столь же сложных опровержениях. Вспомним только, что и этот оттенок – отожествление «Ж» с полом, – фактически существует: именно так относимся мы к женщине. Вспомним: «женская честь», «женская нравственность», – лежат в поле. К женщине предъявляют другие требования, нежели к мужчине, и если снисходят к ней в ее плохих мужских делах – то тем более строго судят ее в ее «существе», в ее поле. И это лежит гораздо глубже всех социальных условий. Замечательно, что до сих пор, на небольших пространствах истории, рост культуры как бы даже увеличивал такое отношение, вернее – выявлял его более резко. Во Франции, например, в стране давней, хорошей культуры, оно особенно ярко. У нас сравнительно слабее; в слоях низших, наименее культурных, оно подчас еще не обозначилось, хотя из этого не следует, что его нет, что оно не вырастет вместе с культурой.

Культура, на пути своем, меняет здесь лишь внешние формы, по существу же и теперь совершается то же, что, хотя бы, в средние века: женщина всегда объект (как для мужчины, так и для себя) – мужчина всегда субъект личность.

В недавней статье, своей о поле даже такой тонкий мыслитель, как Бердяев (и уж совсем не ненавистник женственности) – только подтвердил определения Вейнингера. Он, прежде всего, тоже смешал Женское Начало (Ж) с женским реальным индивидуумом, взял женщину как воплотительницу чистой женщины. И эту женщину-Женственность нарисовал как «объект». И он, последовательно, против «женской эмансипации»: женщина может хорошо делать лишь женские дела. Вот женское дело, говорит он, – дело Беатриче; вот мужское дело – дело Данте. – Пример разительный! Что же такое Беатриче, как не объект в высшей степени, существующий лишь постольку, поскольку существует субъект – Данте? Была ли Беатриче сама для себя? Да и ни все ли это нам равно? Не все ли это равно и для самого Данте? Она жила в нем и он делал, при ее помощи, свое человеческое дело, женского же дела тут никакого не было, уже потому, что «женское» никогда ничего не «делает».

Итак – Бердяев тоже один из примеров нашего всеобщего, всемирного и верного отношения к Женственности, как к чему-то внетворческому, неподвижному; плодоносящему, но не зачинающему. Неосознанное – оно вошло в жизнь и слилось с отношением к реальной женщине. Бессознательное смешение это часто ведет к близоруким оценкам двух мировых сил, как не равных. Чувствуя, что действительно Женственность не содержит в себе ни творчества, не единства, ни нравственности, и подставляя под Ж – женщину, – мы говорим: «женщина не человек». А между тем не только так, но даже, освободившись от смешений, – сказать: «Женственное – не человеческое» – мы не имеем права. Ведь для этого надо было бы взять за высший критерий Мужское, взять его как единственно-человеческое. Взять произвольно, потому что вряд ли доказуемо, – и Вейнингер не доказывает, – что голое Мужское Начало содержит в себе самом совершенство полной Личности, все действие творческих, мировых сил и высшую, истинную Человечность.

Несколько иной смысл был в давних словах одного молодого писателя, в ту пору еще студента, когда он сказал мне, после долгой исповеди:

– Я тут чего-то совсем не понимал и никогда не пойму. Женщина совсем не человек. Она – зверебог.