Мы и они

Жизнь – личность, движение вперед, – коренным образом не вмещается в быт; и она должна вечно разрушать и разметывать его в стороны, едва с ним соприкоснется.

IV

Очень часто воплощения, формы жизни совпадают с формами быта. Но это совпадение – внешнее, обманчивое; смешивает их лишь поверхностный взор. И человек жизни обедает, спит, работает, женится; с другой стороны, и в быту случаются, как кажется, события. Но события тотчас же воспринимаются «по-бытейски» и тают, как лед в теплой комнате; с другой стороны, человек жизни ежедневные человеческие действия – еду, любовь, работу – превращает (или стремится превратить) в единственные события. В жизни не только человек – личность, но и все проявления мира, все явления как бы личны, ибо единственны. Но при том связаны наитеснейшей связью. Люди связаны одной волей, одним направлением, одним устремлением жизни; естественно, что и все окружающее их – их действия, при полной личности и единственности, так же стройно связаны между собою.

Мне вспоминается один пример из прошлого: Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Полная бессознательность, как бы детская, ранняя; полная для нас неуловимость движения – и все-таки это не быт, а если и не жизнь – то потенция жизни, ибо тут неприкосновенно сохранена личность. Нарочно беру такой спорный пример, такую, казалось бы, явную бытовую картину. А приглядимся – и увидим, что быта нет. Где семейная волна, самозабвение родителей ради устроения условного счастия детей, где общность житейскости с соседями и со средой, где невольное к ней подлаживание, ради угоды закону «как все»? Ничего этого нет. Есть Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, их бессознательно мудрый, полуязыческий взгляд на мир, схожий, но отдельный у каждого; из схожести, из сближенности – выросла их любовь, их стройные, чуждые быта, их собственные отношения. Они оба почти одинаково чувствовали мир – Бога – смерть – и это вылилось в сходности их смерти. У них было все свое, особенное, не подчиненное законам быта, и ни один из этих детей не потерял себя, не заснул, ни к чему никогда не привык. Они до такой степени не привыкли друг к другу, так свежо, до смерти, любили, что даже супружеское «ты» у них не вышло. «Вы, Афанасий Иванович». «Вы, Пульхерия Ивановна»…

Вот бытовой, исключительно бытовой, зверь – привычка! Она – «замена счастью», это правда, подмена счастья; но дана ли она нам «свыше»… это еще вопрос. Вряд ли была бы тогда у каждого живущего такая инстинктивная к ней ненависть, отвращение, смешанное со страхом. Потом, когда она зацепит незаметно и заест – уже все равно; привыкаешь и к привычке; и только в секунды просветления сознаешь, чего она тебя лишила.

Возвращаясь к началу, к Чехову и Достоевскому, видим, как Достоевский был «беспривычеи». Дерево не может привыкнуть к огню: оно сгорает. А Чехов не горел и не сгорал. Он мог бы томиться еще бесконечно, и все тем же томленьем; все тем же голосом говоря нам о том же. Его «первое», т. е. его собственный взгляд на мир, – его отношение к Богу, – не двигалось вперед, а постепенно затиралось, обезличивалось; потому и отношение его к людям, при всей тонкости, становилось общим и неподвижным. А ведь не надо забывать, что и в моем первом, т. е. вот именно в отношении к миру – Богу, не может быть неподвижности. Оно все уясняется, все определяется, все растет и ширится; сближает растущей близостью с близкими; толкает волю вперед, ко всем событиям, на все события, ибо лишь пройдя все, – мы достигнем исполнения всего, окончательного и желанного окончания пути, великого Конца.

Быт же всегда равен себе, всегда сон, всегда лишь этап. Если в иные периоды истории он отступал перед жизнью, как бы стирался и гас, если кому-нибудь кажется, что он гаснет и теперь – слава Богу! Усиливается, ускоряется полет жизни, ближе ее исполнение. Новые формы быта нас радуют лишь как знак нового, следующего этапа.

Но те, кто не устал, пусть не останавливаются и на нем. Пока мы живы – будем жить, будем жизнью разрушать быт около нас. Мы идем навстречу событиям. И события будут!

Все против всех *

1905

I

Как всякое явление в литературе, слишком новое и независимое, «Вопросы жизни», молодой журнал, издающийся с прошлого года в Петербурге, у нас тщательно и недружелюбно замалчивают.

Тут сказывается умственный консерватизм наших радикалов.

Нет сомнения, что «Вопросы жизни» – орган прогрессивный, «красный», более яркого красного цвета, чем наши румяные или только изрумяненные, постепенно линяющие, бледно-розовые либеральные старички, которые тщетно стараются сохранить неизменимым цвет лица своего и цвет своих мыслей с блаженной памяти шестидесятых годов. Боязливым и недоверчивым взором косятся они на своего юного собрата – не ко двору ты нам, Бог с тобой. Метафизика, мистика, религия – все это реакцией попахивает. Нет, уж лучше мне по старинке…

И проходят мимо, несколько павшею на ноги, но все еще молодцеватою поступью, как настоящие генералы, а за генералами следует армия, удивительно приученная военной дисциплине.