Читаем Мы играли вам на свирели... или Апокриф его сиятельства полностью

Исцеление следует немедленно, в самом фарсовом исполнении. Кот тут же прозревает: «Увидев деньги (…) кот вдруг широко раскрыл слепые глаза, и они сверкнули у него, как два фонаря». Лиса обладала большей выдержкой и костыли не отбросила, – однако, навязавшись Буратино в попутчики, враз позабыла про свой недуг: бодро, не жалуясь на хромоту, отшагала целый день до самого вечера.

До харчевни «Трех пескарей».

<p>Глава 5. О хлебах и рыбах</p>

Вот рыбы и появились в повествовании, пусть пока лишь на вывеске харчевни. И хлебА не задержались:

– Не мешало бы нам перекусить хоть сухой корочкой, – сказала лиса.

– Хоть коркой хлеба угостили бы, – повторил кот.

Рыбы, хлеб и голодные… Такое сочетание мгновенно вызывают ассоциацию с известной евангельской историей, настолько известной, что даже цитаты приводить не хочется…

Кстати, а что мы видим у Коллоди? В первоисточнике ведь Пиноккио тоже путешествует в обществе кота и лисы, тоже попадает в харчевню…

А у Коллоди мы видим совсем другую вывеску над заведением: «Красный рак». И никаких аллюзий не возникает.

Отметим еще раз: даже напрямую заимствуя эпизоды из итальянской сказки, Толстой наполняет их новым смыслом – за счет мелочей, нюансов… За счет смены вывески на харчевне, к примеру. А чтобы не возникали сомнения, можно ли нарисованных на вывеске трех рыбок сравнивать с двумя вполне реальными, накормившими пятитысячную толпу, оценим заказ, сделанный котом Базилио:

– Шесть штук самых жирных карасей, – приказал кот, – и мелкой рыбы сырой на закуску.

Толстой не просто пародирует евангельский сюжет – инвертирует его, выворачивает наизнанку (и впоследствии, как мы увидим, еще проделает это неоднократно).

У евангелистов: две рыбы и пять хлебов накормили множество голодных.

У Толстого: двое прохиндеев умудрились умять множество еды: и жареного барана, и гуся, и пару голубей на вертеле…

«Короче говоря, они взяли всё, что было на очаге: для Буратино осталась одна корочка хлеба. Лиса Алиса и кот Базилио съели всё вместе с костями. Животы у них раздулись, морды залоснились».

А пока наевшиеся до упаду жулики отсыпаются, попробуем разобраться с этими двумя персонажами: они не так просты, как представляется с первого взгляда.

Даже если рассматривать самый первый, на поверхности лежащий слой «Золотого ключика» – то есть незамысловатую детскую сказку – поведение кота и лисы вызывает по меньшей мере недоумение.

Судите сами: они мошенники, мнимые больные, выманивающие деньги обманом. Проверенный модус операнди применяют и к Буратино: обмануть, обхитрить, поманить призраком ложной выгоды и прикарманить денежки.

И все срабатывает, не дает осечки: глупый деревянный человечек доверчиво идет к Полю Чудес, выращивать золотое деревце…

Но внезапно с котом и лисой происходит совершенно непонятная метаморфоза.

Они бросают Буратино в харчевне.

Зачем? Он верит им, и считает друзьями, и покорно шагает, куда ведут…

Они переодеваются разбойниками и вооружаются.

Зачем?? Ведь их оружие – лесть и ложь – и без того сработало. К чему нож с пистолетом?

Наконец, они крайне агрессивно нападают на Буратино.

Зачем???

Отчего персонажи настолько выпали из образов? Что вдруг стряслось с Алисой и Базилио? Несварение желудков от съеденного с костями барашка?

В первом смысловом слое повести-сказки ответ не найти. Но если вернуться к нашему шутовскому апокрифу, то он достаточно очевиден.

В Евангелиях множество действующих лиц – появляются, исчезают, носят разные имена… В апокрифе, имеющем вид детской сказки, такой подход невозможен: дети не способны удержать в голове столько персонажей… И поневоле некоторым героям и антигероям «Золотого ключика» приходится менять маски, исполняя поочередно несколько ролей.

«Чудесно исцеленные» и «чудесно накормленные» – роли для Алисы и Базилио второстепенные, эпизодические. А роль основная – спутники главного героя, предавшие его ради денег. Продублированный Иуда… Проанализировать основную роль кота и лисы нам еще предстоит, а сейчас разберемся с разбойниками.

Очевидно, что к двум главным разбойникам в евангельской истории – распятым вместе с Иисусом – хвостатые прохиндеи отношения не имеют. Гораздо вернее сопоставить их с другими разбойниками, упомянутыми в притче Иисуса:

«На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставивши его едва живым». (Лука, 10:30)

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дальний остров
Дальний остров

Джонатан Франзен — популярный американский писатель, автор многочисленных книг и эссе. Его роман «Поправки» (2001) имел невероятный успех и завоевал национальную литературную премию «National Book Award» и награду «James Tait Black Memorial Prize». В 2002 году Франзен номинировался на Пулитцеровскую премию. Второй бестселлер Франзена «Свобода» (2011) критики почти единогласно провозгласили первым большим романом XXI века, достойным ответом литературы на вызов 11 сентября и возвращением надежды на то, что жанр романа не умер. Значительное место в творчестве писателя занимают также эссе и мемуары. В книге «Дальний остров» представлены очерки, опубликованные Франзеном в период 2002–2011 гг. Эти тексты — своего рода апология чтения, размышления автора о месте литературы среди ценностей современного общества, а также яркие воспоминания детства и юности.

Джонатан Франзен

Публицистика / Критика / Документальное
Что такое литература?
Что такое литература?

«Критики — это в большинстве случаев неудачники, которые однажды, подойдя к порогу отчаяния, нашли себе скромное тихое местечко кладбищенских сторожей. Один Бог ведает, так ли уж покойно на кладбищах, но в книгохранилищах ничуть не веселее. Кругом сплошь мертвецы: в жизни они только и делали, что писали, грехи всякого живущего с них давно смыты, да и жизни их известны по книгам, написанным о них другими мертвецами... Смущающие возмутители тишины исчезли, от них сохранились лишь гробики, расставленные по полкам вдоль стен, словно урны в колумбарии. Сам критик живет скверно, жена не воздает ему должного, сыновья неблагодарны, на исходе месяца сводить концы с концами трудно. Но у него всегда есть возможность удалиться в библиотеку, взять с полки и открыть книгу, источающую легкую затхлость погреба».[…]Очевидный парадокс самочувствия Сартра-критика, неприязненно развенчивавшего вроде бы то самое дело, к которому он постоянно возвращался и где всегда ощущал себя в собственной естественной стихии, прояснить несложно. Достаточно иметь в виду, что почти все выступления Сартра на этом поприще были откровенным вызовом преобладающим веяниям, самому укладу французской критики нашего столетия и ее почтенным блюстителям. Безупречно владея самыми изощренными тонкостями из накопленной ими культуры проникновения в словесную ткань, он вместе с тем смолоду еще очень многое умел сверх того. И вдобавок дерзко посягал на устои этой культуры, настаивал на ее обновлении сверху донизу.Самарий Великовский. «Сартр — литературный критик»

Жан-Поль Сартр

Критика / Документальное