Мы из блюза (СИ)

Друг был – да умер, один я на свете!

- Знаете, милый мой… выпейте водки,

Граммчиков сотню. И мне, что ль, налейте.

Выпьем, закусим, поспорим про счастье,

Снова нальём – и появятся темы…

Сами себе мы придумать горазды

Жизнь, и любовь, и успех, и проблемы[1].

Пластинка кончилась.

- Знаешь, Масик, - безо всякой нарочитой игривости задумчиво протянула Фифи. – Идём-ка на кухню. Да выпьем там водочки. Граммчиков по сто. Для начала.

Несколько часов спустя, когда совсем сомлевший Масик, он же Вольдемар Аристархович Заиюльский, на заплетающихся ногах убыл к опостылевшей супруге, Мария Арнольдовна Бергер, она же Фифи, бездумно смотрела сквозь заливаемое вечерним дождем окно и шёпотом подпевала давно уже наизусть выученной песне:

- Сами себе мы придумать горазды жизнь, и любовь, и успех, и проблемы…

***

Наш девиз – ни дня без приключений! И что-то их уже совсем много на мою дурную голову. Понимание перенасыщености происходящего фатальными событиями пришло вместе с мощным желанием надраться до забытья. Но вот этого мне теперь совсем нельзя – отец, как-никак, звание ответственное. А вот чуть снять стресс – самое то. Ладно, потерплю до рандеву с Васильевым – наверняка у него с собой будет, душевный же дядька, хоть и мент.

Пока слуги чистили мой многострадальный костюм, сидел в комнате, пил ледяной кофе и читал газеты. И очень быстро нашел там свежее упоминание Распутина, что не понравилось категорически. Впрочем, я и так достаточно заведён для предстоящей беседы.

Ноги мои слабонервным лучше не показывать: что левая, что правая ниже колена – сплошной синяк. Но ходить можно, хотя и неприятно. Получив обратно свой костюм, взял зонт на случай дождя, гитару и после перекура на ставшей уже родной скамейке в парке заковылял в поисках указанного садовником дома.

Дошёл медленно, но нашёл быстро. И, войдя в калитку нужного мне дома, залюбовался открывшейся картиной почти типичного подмосковного дачного пикника. В углу небольшого участка помещался мангал, над ним колдовал кавказского вида старичок – кажется, это называется «духанщик». Судя по умопомрачительному запаху, дело своё он знал прекрасно. Поближе ко мне за раскладным столиком сидели Васильев и Балашов, оба в штатском. Господа офицеры, чуть раскрасневшиеся, пили помаленьку красное вино, закусывая овечьим сыром и зеленью. Для привычной мне картины не хватало нескольких развязных мадамок в дырявых джинсах и какого-нибудь «Жигана-лимона», звучащего из стоящей рядом «Приоры»[2].

- О, а вот и наш дорогой гость! – воскликнул Васильев. – Здравствуйте, Григорий Павлович, здравствуйте, дорогой!

Я сердечно поприветствовал обоих офицеров. Разговор нам предстоял трудный, но мужики они очень располагающие, конечно.

- Примите-ка с дороги, настоятельно рекомендую – отличное красное от Кипиани из Хванчкары, - Валериан Павлович протянул мне бокал.

- Пейдодна, пейдодна, пейдодна! – внезапно закаркал дедок у мангала. Я, удивившись, осушил бокал.

- Доброе вино, спасибо. А дед у вас цыган, что ли?

- Зачем цыган? – удивился Балашов. – Почтенный Месроп – уроженец Карса, в коем и прожил значительную часть своей жизни. Он готовит шашлык по-карски – если не доводилось пробовать, то сегодня вас ожидает немало открытий чудных!

Я сопоставил запах с тем, что потреблял на пикниках и шашлычных в прошлой жизни и согласился: не доводилось.

- Догадываюсь, что у вас вопросы, сомнения, разговоры, но прошу: давайте немного просто тихо посидим на свежем воздухе, покурим, выпьем ещё по чуть? – вполголоса предложил жандарм.

- Да, вы правы, торопиться нам, кажется, некуда.

И мы славно посидели ещё с четверть часа, а потом почтенный Месроп довёл-таки шашлык до совершенства, и следующие полчаса мы воздавали должное искусству старого духанщика. Заявляю ответственно: ничего подобного я действительно никогда не пробовал.

Но вот и поели, и выпили, и анекдоты рассказали, и не по разу покурили – пора добраться до картечи, как было написано в школьном учебнике чтения за второй, что ли, класс.

Тот же самый Месроп к этому времени сварил три джезвы кофе по-турецки, унес в дом.

- Пора и нам, - вставая, сказал Васильев. – Идёмте, господа.

В доме мы расположились в небольшой уютной гостиной в викторианском стиле – этакая уютная кроличья нора, снова закурили.

- Итак, Григорий Павлович, - совершенно трезвым голосом произнес Васильев. – Я полагаю, вы нас вызвали не оттого, что изволили соскучиться? Кроме того, обо всех местных происшествиях, включая вчерашнее, мы уже осведомлены.