Мы из блюза

Я достал гитару из кофра, натянул струны. Настроил. Строит! Минус один страх. Голос у моего сигарбокса получился глуховатый, немного гулкий, но это ж то, что мне надо. Чай, не андалузские серенады со всякими фламенками играть буду. А вот что бы такое сыграть? Памятуя вчерашний вопрос Вертинского, ко всему тому громадному запасу песен, что сидит в моей голове, теперь надо относиться крайне осторожно. Значит, пора начинать писать что-то на местные стихи. Гумилева точно не читал толком никогда. Блок? «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови. Господи, благослови!» — это нельзя, а иного не помню. Есенин? «Белая береза под моим окном…» — во поле березка стояла, ага… Ахматова и Цветаева? Кроме имен, не знаю ничего, бабской лирикой в жизни не интересовался. Ох, Маяковский же! Маяковского — раннего как раз, дореволюционного — я в юности весьма любил и читал, любил на пьянках после пятой-седьмой проникновенно декламировать «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают…». Вспомнить бы что-нибудь из него — едва ли в юсуповской библиотеке отыщутся стихи отвешивателя пощечин общественному вкусу.

Я вышел в сад, курил, и, прикрыв глаза, пытался вспомнить. А вернувшись, взял гитару. А ведь это блюз, друзья мои. Самый настоящий русский блюз.

Четыре.
Тяжелые, как удар.
«Кесарево кесарю — богу богово».
А такому, как я, ткнуться куда?
Где мне уготовано логово?

Если бы я
был маленький, как океан, —
на цыпочки волн встал, приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне,
Такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!

О, если б я нищ был!
Как миллиардер!
Что деньги душе? Ненасытный вор в ней.
Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех Калифорний.

Пройду,
любовищу мою волоча.
В какой ночи
бредовой, недужной
какими Голиафами я зачат —
такой большой и такой ненужный[20]?

— Изрядно и трогательно, — произнес Феликс Юсупов, стоя в дверях. — Простите за вторжение, услышал — не удержался. Это тоже ваш современник?

— Нет, Феликс Феликсович. Это наш с вами современник, живет и здравствует. Владимир Маяковский.

— Надо же! Я бы почитал. Хмурый день сегодня, не находите?

— Отличный день, ваше сиятельство. День рождения русского блюза.

Глава 8 О доппельгангерах, «балтийском чае» и бабочках

Папиросный дым слоями затопил кабинет. Можно повесить не то, что топор, но даже орудие главного калибра линкора «Слава». Но линкор пребывал на базе в Гельсингфорсе, так что за пушкой бежать было бы далековато. Топора, впрочем, под рукой тоже не имелось, так что подполковник Балашов, в очередной раз закашлявшись, открыл окно. И, когда хотя бы подобие пригодного для дыхания воздуха заполнило помещение, прекратил проветривание и продолжил фитиль за вчерашнее.

Штабс-капитан Денисов слушал подполковника со все нарастающей тоской. Фронт, еще месяц назад казавшийся непрекращающимся кошмаром, теперь выглядел простым и понятным в сравнении с задачами контрразведки. Лицо вчерашнего объекта, чтоб он сдох, не давало покоя храброму пехотинцу. И тут… Японцы такое состояние благоговейно именуют «сатори», мы же обходимся более скромным словом «озарение». Денисов понял, что его так зацепило.

— Давайте все-таки ещё раз, — вздохнул подполковник. — Я просто никак не могу понять, господа офицеры, как вы могли сбиться со следа. Вот приметы немецкого агента фон Нойманна: одет в дорогой костюм английского кроя, волосы темные, длинные. На голове шляпа. Усы, борода. В одной руке — зонт, в другой — небольшой чемодан. И вы через половину города, совершенно в стиле бульварной писанины про Ната Пинкертона, гонитесь за незнакомцем в английском костюме, в шляпе, с зонтом и чемоданом, но без волос, усов и бороды! Но почему?!

— Избавиться от растительности на голове — дело недолгое, господин полковник, — устало ответил Денисов. — В особенности, если она накладная. У них обоих было совершенно одинаковое лицо. Лицо Гришки Распутина.

— Минуточку. О Распутине вы мне ничего не говорили!

— Я только сейчас понял, кого он мне напомнил. Пока за немцем ходили — было не до того: шпион же гарантированный, только что из-за границы. Второй был брит наголо, речь строил весьма грамотно, что выдает неплохое образование, и с гитарой в чемодане, путь она и странного вида. Но что-то меня царапало, и сообразил я вот только что. Один из них — Распутин, ваше высокоблагородие.

— Кто из вас видел гитару?

— Я, господин подполковник, — откликнулся корнет.

— Сможете нарисовать ее? Хоть приблизительно?

— Так точно, ваше высокоблагородие.