Спешите видеть!
Проездом из Одессы в Монте-Карло! Известный певец Алексис Заворотный исполнит печальные романсы г-на Вертинского и новомодные блюзы г-на Коровьева! Представление единственное, 10 октября в заведении Кошмарова на Песочной набережной! Билет 10 руб.
А день все не кончался и не кончался. Двадцать песен — шутка ли! Причем две из них пришлось сочинить, и восемнадцать — вспомнить. Но, вынужден признаться, что представители грамофонного общества, или как оно там, напали на меня очень своевременно: в свете того, что мы сегодня обсуждали с господами офицерами под занавес пикника, деньги мне сейчас понадобятся и, крайне желательно, деньги огромные. Так что работаем, Матрёшка моя…
Дочь — а я, вот чудо, успел уже сродниться с моим утконосиком, будто всегда тут была, — помогала, и немало. Суждения ее были временами парадоксальные, но по-житейски верные. Так она вслед за Надей Юргенс забраковала «Город золотой», причем, мотивируя точно так же — усталостью общества от поповщины! Но Надя у нас вся из себя благородная девица из училища, а Матрёна — крестьянка из Сибири, вот в чем штука-то… Но это ладно. Когда я ей спел чайфовское «Ой, йо…», благоразумно заменив неведомый «телек» газетами, она мне указала, что песня эта безысходная, а надежду все же стоит людям давать, а не толкать к нехитрому набору из бутылки и веревки с мылом. Короче, папа, блюз — дело хорошее, но вот чтоб только не безнадёга, ладно?
А ведь она совершенно права — безнадёги тут и без моей помощи — ложкой ешь.
К полуночи всё же управились. У меня заплетались пальцы и язык, дочь клевала носом.
— Пап, а спой колыбельную вот прямо для меня, а? — вдруг попросила она.
Я подождал, пока она уляжется, сел рядом с кроватью на табуретку.
Как допел, как добрался до кровати, как разделся, как ложился и убрал ли гитару в кофр — простите, не помню. Устал. Но что ребенок отрубился еще на первом куплете — помню отчетливо.
Утро принесло понимание, что скоро прискачут ретивые представители рекорд-лейбла, а я, хоть музыкально и готов, помещение нам не то, что не сыскал, но даже не пытался. И плохо представлял, с какого конца вообще браться за это дело. Можно было бы напроситься к Вырубовой или даже на конспиративную дачу к жандармам, но высочайшим повелением покидать периметр мне противопоказано. Что ж, пойду-ка поброжу, может, на свежем воздухе и появится удачная мысль.
Но сперва нам принесли завтрак. Потом, едва я дернулся к первой папиросе, за мной снова пришел бабушкин адъютант, и оставалось только молиться всем умершим блюзменам, чтобы на сей раз обошлось без гигантских статуй и внезапных землетрясений. И ещё несколько угнетала мысль, что я так и не сподобился узнать, как же зовут вдовствующую императрицу. Ну не до того мне было. А спросить у моего провожатого — как-то неловко. Ну да ладно. На этот случай есть официальное титулование: очень удобно, не ошибёшься.
Статуй точно не было: пустой зал, на дальней от нас стены — две картины. Большие, но до нас разве в мощный ураган долетят. А так — стол (соки, фрукты), два кресла.
— Здравствуйте, ваше императорское величество.
— Здравствуйте, сударь. Надеюсь, сегодня нам дадут спокойно пообщаться?
— Я весь в вашей воле, но за высшие силы поручиться, понятно, не могу.
— А жаль, — ехидно заметила императрица.
В этот самый момент дверь распахнулась, в комнату бодро зашёл Николай Александрович.
— Доброе утро, мам
— Ники, доброе утро. У тебя что-нибудь срочное?
— Да вот как раз разыскивал Григория, нам необходимо пообщаться.