Мы из Коршуна

Не раз Саша и Ваня любовались и осенней тайгой – грустной, многоцветной, молчаливой. По молодости лет они, может быть, и не могли еще почувствовать самого главного – тоски увядания, но яркие и нежные краски осени, в самых неожиданных сочетаниях, волновали и доставляли необыкновенное наслаждение.

И все же Лазоревый грот был чудом из чудес!

Лодки вошли в грот и остановились. Остановилось и время. Забылись тревоги этого дня. Был только один Лазоревый грот: вода, светящаяся лазоревым светом, и свет, излучаемый его сводами. Казалось, это голубое сияние поднималось из самой бездонной глуби воды.

Лодочник поднял весло, и с него скатились сверкающие лазоревые капли.

– Почему, почему это? – в волнении спрашивала Вера переводчицу.

– Загадка природы, – ответила та. – Предполагают, что это лазоревое сияние зависит от света, преломляющегося через небольшое отверстие грота.

Лодки одна за другой медленно сделали два круга и вышли из грота.

Все долго молчали. Молчали даже итальянцы, не впервые посещавшие грот. И только когда перебрались на катер и поплыли в обратный путь, послышались возгласы восторга и удивления.

– Как же хорошо нарисовал Лазоревый грот Торквиний Маклий! – вспомнила Елена Николаевна подарок итальянского художника.

– В самом деле, как удалось ему передать сияние воды и стен грота! – воскликнул Ваня.

– Просто удивительно! – поражались девушки.

– И как приятно, что его картины будут висеть в нашей школе, – сказал Федор Алексеевич.

Воспользовавшись минутным молчанием, Рамоло Марчеллини обратился к переводчице.

– Режиссер просит извинения у синьоров, – сказала Минна. – Но ему хочется продолжить разговор, начатый перед посещением Лазоревого грота…

– Пожалуйста, – ответил Федор Алексеевич.

– Итак, мы задумали еще один интересный фильм, – повторил режиссер. – Хотим, чтобы этот фильм был итало-русским. Тема его – совместная борьба итальянцев и русских с фашистами. Это давняя мечта Роберто Аоста. А развернуть этот фильм мы хотим на сюжете, связанном с историей моего сына и отца Вани Лебедева. Не правда ли, такой фильм может быть очень значительным?

– Тут все настолько жизненно, что и выдумки никакой не потребуется, – сказала Елена Николаевна.

– Не знаю еще как, но этот фильм обязательно должен начинаться или кончаться нашими днями, – вскинув вверх руки, заметил Аоста и поднялся с места.

– Осторожно, Роберто! Ради бога, сдержите ваш темперамент, – засмеялся Марчеллини, – а то молодому человеку снова придется искупаться в море.

Катер проворно бежал вперед. Море лежало тихое, утомленное. Солнце ласково грело и гладило его, перекрашивая в розовый цвет нежную голубую дымку у горизонта.

19

Никогда еще время не бежало так быстро. Венеция, Рим, Капри. И вот сибиряки снова в Неаполе. Они приехали сюда с Марчеллини, Роберто Аоста, Торквинием Маклием и Минной.

Художник разыскал того, кто помнил русского партизана Ивана Лебедева. И здесь, в Неаполе, назначили встречу с этим человеком.

Проехали центральные улицы, перед легким шлагбаумом таксисты остановились, чтобы заплатить положенную плату владельцам дороги, по которой машины поедут в Помпею. Вот уже совсем близко видно Везувий, даже можно различить подвесную дорогу, ведущую на его вершину. Такси остановились у въезда в город, который погиб под огненной лавой, затем отрытый и ставший теперь музейным.

– Вера, ты помнишь картину «Гибель Помпеи»? – шепотом спросила Саша.

– Конечно, помню.

– А вдруг он сейчас оживет… – с опаской шепнула Саша, поглядывая на Везувий. – Мне кажется, из вершины поднимается дым…

Вошли в музей. Внимание сибиряков особенно захватили два экспоната: женщина и собака, через тысячелетия откопанные в погибшем городе. Женщина лежала на животе, судорожно вцепившись в землю, пряча в руках голову. Ее поза передавала ужас. Рядом, под таким же стеклянным колпаком, – собака с открытой пастью, изогнувшаяся от боли и страха…

Но вот появился Торквиний Маклий. Рядом с ним шел худощавый, высокий итальянец, энергичный и стремительный. Он рассказывал что-то, размахивая правой рукой, левая лежала неподвижно вдоль тела.

– Ну вот, познакомьтесь: Васко Лонго, – сказал Торквиний Маклий. – А это сын Ивана Лебедева. Тоже Иван.

Лонго пристально посмотрел на Ваню, протянул ему руку.

– Я и так вижу, что это сын Ивана Лебедева.

– Я похож на отца? – обрадованно спросил Ваня, обеими руками пожимая руку итальянца.

– Очень похож! Такой же большой и голубоглазый, – ласково сказал Васко Лонго.

– Ой!.. – охнула Саша.

– Мечта Ивана Ивановича сбылась… – растроганно прошептала Елена Николаевна.

Марчеллини предложил войти в Помпею. Здесь, медленно продвигаясь по улицам мертвого города, мимо каменных развалин жилищ с кое-где уцелевшими стенами, кусками водопровода и мостовых, итальянцы и русские слушали рассказ бывшего партизана.

– Безумие войны!.. Это, – он показал на печальные развалины вокруг, – стихийное бедствие, оно было непредотвратимо. А когда человек сознательно оставляет на земле такие руины, это безумие. Мы требовали прекратить войну. Мы боролись за мир. И с нами вместе были русские.